Блеск и коварство Медичи - [135]

— Кьяра, остановись на мгновение, дорогая. Это важно.

Кьяра сгребла совком еще золы.

Залаяла собака, это был хорошо знакомый, хриплый лай гончей.

Виви.

Она швырнула пепел обратно в корзину и обернулась.

Там была Виви, и рядом с ней стояла донна Химена, дорогая донна Химена. На ней был белый повой с вуалью и простая темная хламида, которую носили послушницы монастыря Ле Мурате. Но за все эти годы Кьяра так и не смогла приучить себя называть ее сестрой Хименой. Для нее она все так же оставалась донной Хименой. Она была чуть ли не единственным человеком во всем монастыре, кто вообще говорил с Кьярой. Монахини обычно хранили молчание, а другие послушницы и служанки делали в сторону Кьяры знаки от сглаза, проходя мимо.

— Пойдем-ка прогуляемся со мной в часовню, — сказала донна Химена.

— Вы нарушаете молчание.

Ежедневное послушание монахинь, заведенный распорядок дня, обозначенный звоном колоколов, помогал Кьяре направлять свои мысли. Колокола позволяли ей не думать о своей усталости и печали, будто она пробыла в Ле Мурате сто лет вместо… А сколько на самом деле прошло времени? Четыре года, пять? Кьяра уже потеряла счет.

— Настоятельница разрешила мне поговорить с тобой.

— Мне еще нужно выскрести пол в кладовой, когда я закончу здесь, и все это надо успеть до ужина.

— Полы и до завтра подождут. Пойдем.

Кьяра отложила совок и вынула пробку из кадушки. Щелок сам собой вытечет в котел. Она развязала фартук для стирки и сняла его. Сама она не носила ни монашеской хламиды, ни вуали, поскольку не была послушницей, ни даже служанкой — поденщицей. Ее держали в монастыре просто из милосердия. Кьяра носила старое шерстяное платье с дюжиной заплаток, фартук и чепец, прикрывавший остатки ее волос.

Вместе с донной Хименой она вошла в крытую галерею. Воздух был чист и прохладен. Некоторое время они просто шли, не разговаривая. Беломордая Виви с гордым видом трусила рядом с ними.

Кьяра не помнила, как обрезали ее волосы. Об этом ей рассказала донна Химена. Их подстригли в первые дни в Ле Мурате, поскольку она бредила в лихорадке, а всем известно, что верное средство от безумия — это как можно короче состричь волосы, для того чтобы прикладывать к голове припарки из валериановых листьев.

По всей видимости, валериана не слишком помогла. Потом от примочек отказались и просто запирали Кьяру на время приступов. Волосы отросли, но уже не были такими шелковистыми и темными, как раньше. Настолько темные, что кажутся черными, с синим и фиолетовым отливом… Кто же так говорил? Кьяра не могла вспомнить. Насколько можно было судить об этом без зеркала, ее новые волосы были жесткими, прямыми, обыкновенного каштанового цвета. Длиной они достигали половины спины, оканчиваясь между лопаток.

«Она же больная», — перешептывались сестры, не заботясь о том, слышит ли их Кьяра. «Одержимая», — говорили некоторые. Под своей грубой одеждой Кьяра продолжала носить неограненный лунный камень на серебряной цепочке. Она позабыла, что он означает и есть ли у него какая-нибудь ценность, но у нее возникало чувство некоего благополучия в связи с ним, особенно когда головные боли становились невыносимыми и голоса демонов кричали внутри нее. Никто не видел, что она носит на шее этот камень, потому что монахини никогда не раздевались полностью, даже во время купания. Кто-то однажды научил ее, как нужно мыться пристойной женщине, с миской и тряпкой, благонравно не снимая одежды. Кто это был, она тоже не могла вспомнить.

— Здесь так хорошо, — сказала Кьяра. — Я нечасто бываю в часовне. А почему вы меня сюда привели?

— Тут кое-кто хочет поговорить с тобой.

— Я не хочу ни с кем говорить.

— Моя дорогая, — мягко сказала донна Химена, — ты помнишь имя Руанно делль Ингильтерра?

Руанно делль Ингильтерра.

Какое-то иностранное имя… Понадобилось мгновение, чтобы в памяти возникло лицо. А потом потоком хлынули воспоминания — слишком много воспоминаний, чтобы с ними совладать. Вспомнилось лицо, а потом руки, ладони в шрамах, которыми он касался ее… и голос, шептавший ей на своем странном языке. Тароу-ки — это она запомнила больше всего. Это слово означало «бульдожка». Он многому ее учил, но Кьяра не могла вспомнить, чему именно.

— Руан, — невольно произнесла она, и звук ее собственного голоса показался ей незнакомым. Откуда ей было знать, что она звала его Руаном?

— Руан здесь?

— Да, — ответила донна Химена и замолчала, глядя на абрикосовое дерево, росшее на шпалере у стены. Плоды его давно были собраны и сушились, но листья оставались еще зелеными. — Дорогая, я должна тебе кое-что рассказать. Никогда не думала, что до этого дойдет. Мне казалось, что он давно забыл тебя.

Кьяра присела и погладила Виви по голове. Из всех собак великой герцогини выжила только она. Монахини любили Виви. Большинству из них очень хотелось детей, и они относились к собакам, словно те были детьми. Если бы не донна Химена, Кьяру давно выгнали бы на улицу, а Виви оставили себе.

— Он и вправду забыл обо мне. Обо мне забыли все, кроме вас.

— Ох, Кьяра! — Донна Химена погладила ее по голове почти тем же движением, каким Кьяра гладила Виви. — Так было бы лучше для тебя самой, да и для них — просто забыть тебя… Считать тебя сумасшедшей, которой больше никогда не стать собой. Я всех в этом убедила, кроме магистра Руанно.