Блеск - [54]

— Но я не могу, ведь неприлично навещать Лиз в её положении, и…

— Тедди, — перебила его Диана.

Они подошли к скользким каменным ступеням, и Тедди поддержал Диану, помогая ей подниматься. Женщины вокруг перешептывались, говоря, что репутация Дианы погублена её поступком, и надеясь на то, что это правда, они смогут немного поразвлечься, щебеча об этом в своих одинаковых гостиных, выдержанных в одинаково самовлюбленных тонах и захламленных одинаковыми безделушками, вдвойне бесполезными из-за покрывавшей их со всех сторон позолоты. — Не будьте смешным. Вы друг моей сестры, и если вы настоящий друг, то должны навестить Лиз, когда она больна, и неважно, кто там что подумает.

Они вышли на улицу, где стояла вереница экипажей, и на секунду Тедди задержал взгляд на Диане, обдумывая её слова.

— Спасибо вам, — наконец сказал он. На его лице одновременно отразились стыд и надежда. — Конечно, вы правы. Подвезти вас до дома?

Впереди Шунмейкеры уже отъезжали. Рядом со свежим надгробным камнем выли волынки, а вдалеке по Гудзону плыли лодки. Диана поняла, что больше никто не согласится её отвезти, да и она успокаивалась в компании лучшего друга Генри, в разное время сознательно и несознательно игравшего второстепенную роль в их отношениях. В любом случае он уже вел её к своему экипажу к досаде обозленных клуш, с преувеличенным отвращением смаковавших домыслы о том, что же произошло между Дианой Холланд и Генри Шунмейкером.

Глава 28

Человек состоит из сплошных изъянов. И мертвецы с каждым днем загробной жизни выглядят все более и более непогрешимыми в глазах тех, кто ещё ходит по бренной земле.

Мейв де Жун. «Любовь и другие безумства великих семейств старого Нью-Йорка»

Бормотание священника прекратилось и вступили волынки. Генри поднял глаза к небу. Воздух был полон жизни, но юноша чувствовал внутри пустоту и не был уверен, чем её заполнить.

Безоблачное голубое небо над головой и нежная зелень листьев казались ему неправильными, как и плодородная земля, комья которой он только что бросал на гроб отца. Старик всегда виделся Генри устрашающе внушительным, с тех самых пор, как оставшийся без матери мальчик прятался за юбками гувернанток до того дня, когда Уильям Шунмейкер настоял на свадьбе сына с Элизабет Холланд, угрожая ему лишением наследства. Теперь отец не имел никакой власти и вскоре превратится в прах. Старший и младший Шунмейкеры никогда не были близки, и Генри знал, что по-хорошему должен чувствовать себя так, будто с его плеч внезапно сняли тяжелую зимнюю одежду. Но стоя на кладбище и моргая в ответ на сочувственные взгляды, он подумал, что от летнего солнца, как ни странно, веет холодом.

Несколько дней назад Генри мечтал о Париже. Сегодня отдал бы все, чтобы уже оказаться там, спать в объятиях Дианы в какой-нибудь мансарде, где никто бы не додумался его искать.

Когда сегодня он заметил Диану, потребовалась вся его воля, чтобы не прервать подъем семейства Шунмейкеров на холм и не броситься в объятия любимой. Она стояла там, хрупкая и красивая, и на фоне платья из черного крепа её лицо казалось ещё более румяным и прелестным, чем обычно. Придерживающая шляпку черная лента ярко выделялась под маленьким вздернутым подбородком Дианы. Добрые карие глаза, опушенные густыми ресницами, смотрели на него так, что Генри едва смог выдержать их взгляд.

— Пора идти, — сказала стоящая рядом с ним Пенелопа. Сегодня она облачилась в приталенное черное платье и шляпку с перьями, и весь день вела себя на удивление смирно и покорно. Генри покосился на своего лучшего друга, Тедди Каттинга, стоявшего чуть поодаль вместе с другими мужчинами, выносившими гроб. Генри был благодарен уже за одно то, что старый добрый Тедди выбрал для возвращения в Нью-Йорк именно этот день. Позже они все обсудят за бокалом горячительного, а сейчас Генри кивком показал другу, что в его обществе нуждается жена, взял под руку мачеху и вместе с остальной процессией двинулся на холм.

Через несколько минут молодой человек принимал последние соболезнования от столпившихся у семейного экипажа Шунмейкеров деловых партнеров отца, которых, по правде говоря, не слишком отличал друг от друга.

— Генри, — всхлипнула Изабелла, едва они сели в экипаж. Она шумно высморкалась в черный платок. — Что нам теперь делать?

Лошади тронулись в долгий путь, унося Шунмейкеров по Бродвею в центр города.

Генри оглянулся через плечо, чтобы посмотреть в маленькое окно в задней стенке экипажа на отдающих последние почести людей и реку, на глади которой переливались лучи полуденного солнца. Генри совсем не знал, что должна делать Изабелла, но странный голос — незнакомый ему, но исходящий из его собственной глотки, — произнес:

— Мы — Шунмейкеры. Мы справимся.

Слева, где сидела Пенелопа, послышался еле различимый смешок. Сидящая напротив сестра Генри, Пруденс, одарила брата обиженным скептическим взглядом.

— Уильям был настоящим мужчиной, — продолжила Изабелла свой скорбный панегирик. — Великим человеком. Слишком хорошим.

Генри повернул голову вправо, где, утопая в черном крепе, сидела бледная, как никогда мачеха. Её девичьи золотистые кудряшки скрывала шляпа с вуалью. Никто и никогда не называл старшего Шунмейкера слишком хорошим, даже без ударения на слове «слишком», даже в детстве. Генри удивился, подумав, что Изабелла, как-никак приходившаяся отцу второй женой всего несколько лет и не родившая ему детей, возможно, полагала, что её положение в семье стало уязвимым. В выражении её лица читалось истинное потрясение, и, немного поразмыслив, Генри пришел к выводу, что скорее она чувствует себя виноватой за свои романтические эскапады последних месяцев.