Бледный всадник - [38]

— И он говорит, что епископ отберет землю, если мы не уплатим долг.

— Долг будет уплачен.

— Когда? У нас же есть деньги! — Жена обвела рукой новый большой зал. — Когда? — настаивала она.

— Когда я захочу! — прорычал я.

Я намеренно не говорил Милдрит, когда и как собираюсь уплатить долг, потому что, если бы я это сделал, об этом узнал бы священник Виркен, а от него — и сам епископ.

Как вы помните, набожный отец Милдрит по дурости своей обязался выплачивать церкви доходы с части земель, и я хотел избавиться от этой ноши, чтобы долги не растянулись на веки вечные. А чтобы добиться своей цели, мне следовало удивить епископа, поэтому я держал Милдрит в неведении, и такие споры неизбежно кончались ее слезами.

Жена наскучила мне и знала это.

Однажды я увидел, что она бьет служанку Исеулт. Девушка эта была саксонкой, я отдал ее в услужение Исеулт, но она к тому же работала на сыроварне, и Милдрит колотила бедняжку потому, что та вовремя не перевернула сыры.

Я оттащил Милдрит, что, конечно, вызвало новые споры, и тут выяснилось, что жена не так уж слепа: она обвинила меня в том, что я пытаюсь наплодить ублюдков от Исеулт, и это было, в общем-то, справедливо. Но я напомнил жене, что ее же собственный отец в молодости наплодил достаточно ублюдков, полдюжины из которых сейчас работали на нас.

— Ты оставишь Исеулт и ее служанку в покое, — потребовал я, вызвав новые слезы.

То были несчастливые дни.

И то было время, когда Исеулт училась английскому языку, или, по крайней мере, его нортумбрийскому диалекту, потому что училась она в основном у меня.

— Ты мой мущина, — заявила она.

Я был мужчиной Милдрит и мущиной Исеулт. Она сказала, что родилась снова в тот день, когда я вошел в дом Передура.

— Ты мне снился, — сказала она, — высокий и золотоволосый.

— А теперь тебе не снятся сны? — спросил я, зная, что ее магическая сила предвидения приходит из снов.

— Я все еще вижу сны, — серьезно ответила Исеулт, — мой брат говорит со мной.

— Твой брат? — переспросил я удивленно.

— Мы были близнецами, — пояснила она, — и мой брат родился первым, а потом, когда родилась я, умер. Он ушел в мир теней и теперь рассказывает мне, что там видит.

— И что же он видит?

— Он видит твоего короля.

— Альфреда, — угрюмо проговорил я. — Это хорошо или плохо?

— Не знаю. Сны туманные.

Исеулт не была христианкой. Она верила, что каждое место и каждая вещь имеют своего бога или богиню: повсюду, в лесах, горах и морях, полным-полно всевозможных духов. Христианский бог, наряду с Тором или Одином, был для Исеулт всего лишь еще одним божеством среди множества других невидимых сил, и во сне, по ее собственному признанию, она словно бы подслушивала разговоры богов.

Однажды, когда мы ехали рядом по холмам вдоль моря, Исеулт вдруг сказала, что Альфред даст мне силу.

— Он ненавидит меня, — возразил я, — и ничего мне не даст.

— Он даст тебе силу, — упрямо повторила она.

Я уставился на Исеулт, а она смотрела туда, где облака встречались с волнами. Ее черные волосы свободно струились по плечам, и их шевелил морской ветер.

— Брат говорит, Альфред даст тебе силу. Ты вернешь свой родной дом, а твоя женщина будет созданием золота, — сказала она.

— Моя женщина?

Исеулт печально посмотрела на меня.

— Вот. Теперь ты знаешь! — Она ударила пятками коня, пустив его галопом вдоль гребня холма; волосы ее развевались на ветру, а глаза были мокрыми от слез.

Я хотел знать больше, но Исеулт заявила, что рассказала мне все, что видела во сне, и мне пришлось удовольствоваться этим.

К концу лета мы выгнали свиней в леса, чтобы подкормить их буковыми орешками и желудями. Я закупил мешки соли, потому что близилось время забоя и мясо наших свиней и телят следовало засолить в бочках на зиму. Кое-какие запасы провизии мы получим от тех, кто арендовал землю на окраинах нашего поместья, — и я навестил их, дабы напомнить, что жду платы пшеницей, ячменем и скотом. На всякий случай, не желая, чтобы арендаторы попытались меня одурачить, я купил у кузнеца в Эксанкестере дюжину хороших мечей и вооружил ими своих людей.

Мы вовсю упражнялись с этим оружием, а дни тем временем становились все короче. Милдрит могла не верить в надвигающуюся войну, но я сомневался, что Бог умиротворил сердца датчан.

Поздняя осень принесла в Окстон проливной дождь и гостя — местного шерифа. Шерифа звали Харальдом, на него возлагалась обязанность поддерживать мир в Дефнаскире. Он явился верхом, в сопровождении шестерых всадников — все в кольчугах и шлемах, с мечами и копьями.

Я ждал гостя в большом зале, заставив его спешиться и войти в продымленный полумрак. Шериф вошел осторожно, ожидая засады, потом его глаза привыкли к сумраку, и он увидел, что я стою у центрального очага.

— Именем короля тебя вызывают на суд, — сказал он.

Его люди вошли вслед за ним.

— Ты принес в мой дом мечи? — спросил я.

Харальд осмотрелся и увидел моих людей, вооруженных копьями и топорами: заметив вдали всадников, я собрал их и приказал вооружиться. Харальд слыл в округе благоразумным и честным человеком и знал, что вторжение в чужой дом с оружием может кончиться убийством.

— Ждите снаружи, — велел он своим людям, а я жестом приказал моим опустить оружие.