Бледный - [54]

— Скучно, Пётр Игнатьич! Здесь хоть посмотрю, как живут богатые… Я не шумная и не буду мешать, в гостиной буду… Тут звонили, — добавила она, сняв наколку, плотная и опрятная, — звонили. Я не брала трубку, вы не сказали.

— Правильно, — похвалил Девяткин, двигаясь к лестнице на второй этаж.

— Женщина приходила…

— С лицом, как лошадь?

— Точно! Где, мол, хозяин? Ох, и сердитая! А нигде — это я ей. Кто знает, кто она?

— Правильно, — ответил Девяткин и зашагал вверх.

Он допустил ошибку, как с Дашкой. Тоню не стоило приглашать, ведь Катин труп в спальне, — значит, теперь его не вынести. Он не может велеть ей оставаться в гостиной: и неучтиво, и подозрительно. Тоня выскочит на любой шум, чтоб навести порядок. Шум неминуем. Надо лопату и табурет отнести, чёрный ход открыть, отволочь мёртвую… Впрочем, завтра он отошлёт её в магазин, а труп спрячет… Может, не спрячет, но наберётся сил и придёт к решению…

Он сказал:

— Тоня, делай, что хочешь… да и не бойся. Я, знаешь, ночью хожу… в кухню за пивом. Не бойся.

— Пётр Игнатьич! — Тоня кивнула. — Я тогда, если выйду… Можно?

— Мы все живые.

«А я особенно!» — чуть не взвыл он, чувствуя, как мысли его метались подобно вихрю, прихоти и решения вспыхивали и гасли, а реакции сменялись ежеминутно.

Вновь к нему подползал страх. Он был как птица в клетке. Он был как зверь, кидавшийся по углам в беспамятстве. Машинально он зашёл в их с Леной спальню… чтоб тут же выйти. Там он не мог…

Впрочем, он и не обязан там находиться. Хозяин может быть где угодно… И у него есть повод… к примеру, сойти вниз ужинать. Он и сошёл, зная, что Тоня слышит. Тонино варево он лишь копнул. Он не хотел есть. Глаза уводило к окну, за которым сгустилась темнота. Он, по привычке последних дней, выключил в кухне свет, но, чтоб Тоня не напугалась, если ей захочется в туалет, включил лампу в кладовке — кухню подсвечивать. Спохватившись, быстро прошёл и зажег свет в ванной. Страх отпустил. В кухне он сел в своё кресло — и вдруг раздался звонок.

Звонил он, кажется, вечность, Девяткин покрылся потом.

Один из таких звонков станет мистически роковым.

Сунулась из гостиной Тоня, заметила его.

— Пётр Игнатьич…

— Пусть… — ответил он. — Мы с тобой… его выключим… — Он прошёл и рванул розетку. — Тоня, я жутко устал… Лучше мы без звонков, — сказал он. — Тоня, не бойся, — добавил, боясь сам.

— Мне-то что… — услышал он, чувствуя, что Тоня говорит неправду, — слишком уж медленно она прикрывала после своих слов дверь.

Он повернулся — и вдруг шарахнулся, задев чайник.

В окне висел клоун.

Этого не могло быть.

Это могло быть, если кто-то носил клоуна вокруг дома и приближал к стеклу, а сам прятался…

Или это могло быть в мире с иной физикой, где любая вещь существует повсюду.

Он уставился на клоуна, будто играя в гляделки, но знал, что не пересмотрит, потому что за эти дни не смог сделать даже самого простого: добраться до клоуна и проткнуть его. «Чего тебе?» — прошептал Девяткин и сам испугался. Клоун стукнулся о стекло, хотя это сделал, скорее всего, ветер… «Да, ветер», — уцепился за эту мысль Девяткин. Прочее значило бы, что он спятил… или же клоун жив… Какая, чёрт, жизнь в пластиковой кукле? Разве что вместо воздуха внутри него атмосфера, полная жизни, которая зреет, как пауки в яйце, и в свой час прорвётся в мир… Показалось, что красный набрякший глаз лопнул и мелькнуло что-то острое, членистое…

— Тоня! — крикнул он, сидя и не сводя глаз с клоуна.

— Пётр Игнатьич? — Она примчалась.

— Что, Тоня, поздно?

— Полночь.

— Тоня, иди, — сказал он. — Там, у окна на улице, есть кто-нибудь? Ты посмотри: там что?

— Пётр Игнатьич, свет зажигать?

— Да.

Он слушал, как она отворила дверь, светом тронув бледный бок клоуна, потом раздались её шаги. Он видел: клоун все ещё висел, Тони же рядом не было…

Он вздрогнул, когда вблизи раздалось:

— Пётр Игнатьич…

— Ты… не ходила? — шёпотом спросил он.

— Как же, я на вас смотрела и вам махала… Ой, мне самой уж страшно…

— Тоня! — Он пальцем показал в окно. — Видишь?

Тоня коснулась плеча его.

— Нет, Пётр Игнатьич.

Он, глянув в её глаза, перевёл взгляд на окно.

Клоуна не было.

Он молчал, приходя в себя.

— Я пойду?

— Прости. Я… заплачу, дам денег.

— Пётр Игнатьич, что ж деньги? Мы человеки ведь.

— Тоня! — подхватил он. — Наш мир по деньгам. А, вероятно, есть и другой мир, где не по деньгам.

— Вы, Пётр Игнатьич, верно, повздорили с Леной Федоровной, выпили… и вам чудится. Мой батька пил, чудище видел. Белая, говорят, горячка. Ой, я болтаю!

— Ты… ничего. Иди. Не надо хозяев и слуг. Я детдомовец.

— Чувствуется… — сказала Тоня и затворила дверь.

Он расслабился, но ещё пару раз открывал глаза. Клоун не появлялся… Он задремал, проваливаясь в тишину, будто жизнь кончилась, а тревоги забылись и впредь ничего не значили…

Потом словно бы пошёл дождь… Дрёма отступила. В ночной тишине слышался шум воды… Душ, определил он. Может быть, Тоня моется, подумал он и вдруг раскрыл глаза, вспомнив, что так же шумел душ вчера. Он, встав, прошёл в холл, где шум струй был сильнее, но, боясь, что это не Тоня, заглянул в гостиную, убедиться, что там пусто. Он увидел простыни в сумраке и не понял, но, боясь напугать Тоню, если она все-таки здесь, вернулся в холл. Шум струй усилился. Вытерев пот с губы, он смотрел наверх, на свет из ванной… Впрочем, ведь он сам его зажёг. Он крался лестницей, вдоль стены, — так было тише и не столь страшно. Потом заглянул за угол. Дверь, как он её открыл, так и была открыта. Значит, можно легко заглянуть в щель… Ванна была пуста, душевой кабинки он не видел. Медленно втиснулся внутрь — и шум смолк. С бурным сердцем он отворил стеклянную дверцу. Там было душно и ароматно, кафель был в густой испарине, с воронки капало, полотенце висело влажное. Он пощупал его и поднёс к лицу. Пахло Леной… Он огляделся. Мокрый след вёл к узкому затуманенному окну, настежь раскрытому. Вытянув руку, с жуткой уверенностью, что за окном вдруг Лена, а всё случившееся — фантом, он бросился к окну, но, когда показался клоун с Лениной приподнятой бровью, выбежал вон и упал. В кухне он влез в кладовку, чтобы сидеть там на корточках. Дверь, которую он прикрыл, скрипнула, и он умер бы от страха, не скажи вдруг Тонин голос: