Бледный - [20]

— Что?

— Лена как?

— Спит, — сказал Девяткин и вдруг соврал: — Сказала, вы вчера набрались, ты блевала… — Он провоцировал.

Дашка, сощурив глаз, шевельнулась, втискиваясь в кресло, выпустила дым через нос, пепел стряхнула в пепельницу.

— Может, и было… Всё и не вспомнишь, дай-ка подумаю… — она вскинула взор вверх. — Встретились, поболтали, ей назначил встречу Глусский… ты в курсе? Мы одноклассники были… Всё было-было — и нет теперь. Моё кредо: интим решать один на один. С Серёжей… — она умолкла. — Виду тебя квёлый, я разболталась… Ты, верно, Влада ждёшь? Чем он завлёк тебя? Мы видели вас в окно, я с Глусским.

— Он здесь?

— Влад не сказал? А я сплетница? Ну вас! Вы родственники, что за тайны? Свалят всё на меня.

— Кто свалит? Лена? — вновь врал Девяткин. — Она тебя знает, она тебя называет «старая пустомеля»… или «трещотка»? Забыл, прости.

— Мило, — бросила Дашка, слишком уж заводя взор вверх. — Сама меня при себе удерживает, и — «трещотка»? Отказываюсь быть доверенной женщин. Женщины — дуры, место для заполнения. Презираю их. Ненавижу свой пол, люблю мужчин. Женщина — существо с рабской психологией. А отсюда метания, неуверенность… отдаётся, словно раба, любому. Дело лишь в ситуации. Нынче грузчика хает — завтра лежит под ним. Ищете верных… А задавались вопросом, откуда верные, если каждый мужчина имел в жизни несколько сотен или десятков баб, и это при том, что женщин меньше, чем вас?

— Конкретней, — сказал Девяткин, чувствуя, как сосёт под ложечкой.

Дашка глядела, затягиваясь.

— Представь, трахает некто всех, а потом тормозит на одной, зная, что и она до него спала с кем-то, — и мнит, что с этих пор, с Мендельсона для двоих, она ему впредь верна. Дурацкая мысль. Дурррацкая! Это бывает, если оба бедны, работают от и до, измотаны… Ты лично — стал бы ты изменять жене? Ты, с твоими тремя — пятью тыщами в месяц, вынужденный тлеть в банке? Ты бы не стал. Представь богатого и свободного, ему только знак подать — и всякая ляжет. Или представь богатую женщину, вольную от рассвета до ночи. Она отдаётся чувствам, как ей и надо. Чему ещё отдаваться? Что ещё в женщине, кроме чувств? Женщины… Чувств в них много, очень уж впечатлительны. «Я боюсь, — говорит, — одна». И тащит на встречу с Глусским. Тут как тут Катя… Воспоминания… Набрались… Не помню: может, блевала, да… Оказались мы у него, в пентхаусе на Садовом. Я потом путалась, чьи стринги: Ленки или мои? — Дашка смеялась, смешно складывая крупные нос и губы. — Где мои шестнадцать лет? Где? Могла я отказать подруге? Нет. А Лена? Могла она отказать, если швейцары распахивают дверь, «Мерседес» ждёт и спутник в смокинге чмок ручку и все завидуют? Женщина — это открытый всем порт любви. Взгляни окрест, читай классику: бабы лезут ко всем в постель. Философски, раз есть что впихивать, в равной степени есть во что пихать. Я, Петь, кончила философский, я тебе много могу рассказать о Ж и М. Не та задача. Задача у нас — не мыслить, а жить. У нас есть деньги не мыслить… Прости, не у всех, тебя я в виду не имела. — Она завершила, встав. — Не кисни.

В его голове пульсировала реклама «Shift expectations!» — слоган какой-то техники. Услышанное превзошло ожидания. Теперь он не только не нуждался в фактах, но уже и не хотел их. Стремясь узнать спасительное, узнал отягощающее. Мир трескался, точно лёд. Дашка умеет мстить, она его раздавила, в сущности, не сказав ничего конкретного, чтоб не дать повода оспаривать, обвинять её в сплетнях или — поверить ей. И не скажет. Это стиль мыслящей и умеющей обобщать стервы. Он чувствовал, что, скажи она прямо, было бы легче, а так — неясность и хаос, под стать туману вокруг. В сиреневом платье, с сиреневой кожей, при смутном свете, в дыму, она походила, подумал он, на мокрицу, — и поймал себя на желании её стукнуть. Сдержавшись, он взял со столика брошенную сигару, и злость обвалилась в слабость. Он щипчиками обрезал сигару, слыша себя:

— Лена — единственное, что я имею. Твоя теория не относится к ней… в полной мере… — добавил он. — У нас юбилей в субботу. Ты приходи. Приглашаем, — сказал он, подчёркивая «мы».

Дашка стояла у двери, вглядываясь в него.

— То ли, — произнесла она, — ты круче, чем кажешься, то ли… Есть в тебе, Петя, сила, есть… Но и Атлант не слаб, а триумф у Зевсов. Рок ведь сильней. Ты, как трагический герой, держишь удар… В смысле: красиво тонешь, этически-эстетически. Ты, Петя, тонешь. Я тебе не желаю зла. Ты не похож на жадных и оборотистых мужичков с большой буквы. Им бы я не сказала. Тебе — попробую. Отпраздновав юбилей, ты заживёшь, как прежде. Но, вероятней всего, события сложатся по-другому… Лучше, если б ты, как хотел, уехал, а не послушал Влада и не остался здесь. У Влада есть цель… Догадываюсь, зачем он тебя оставил и предложил мне пойти и позвать тебя.

— У меня тоже цель, — сказал Девяткин.

— Да, — Дашка признала. — Но козырь — у них… Цени, я старалась быть деликатной, чтобы помочь тебе. Некрасиво, когда на слабого нападает свора. Если б не деньги, ты одолел бы их. Но здесь очень большие деньги, связанные с отношением к тебе Лены.

— Мне надо выяснить… — начал Девяткин.