Блаженство - [18]

Но пройдя сквозь век роковых смещений, подземных нор,

Костяной тоски и кровавой скуки,

Я вобрал в себя всех рабов терпенье, всех войск напор,

И со мной не проходят такие штуки.

Я отвык бояться палящих в грудь и носящих плеть

Молодцов погромных в проулках темных.

Я умею ждать, вымогать, грозить, подкупать, терпеть,

Я могу часами сидеть в приемных,

Я хитрец, я пуганый ясный финист, спутник-шпион,

Хладнокожий гад из породы змеев,

Бесконечно длинный, ползуче-гибкий гиперпеон,

Что открыл в тюрьме Даниил Андреев.

О, как ты хотел, чтобы я был прежний, как испокон, —

Ратоборец, рыцарь, первопроходец!

Сам готов на все, не беря в закон никакой закон, —

О, как ты хотел навязать мне кодекс!

Но теперь не то. Я и сам не знаю, какой ценой,

Об одном забывши, в другом изверясь, —

Перенял твое, передумал двигаться по прямой:

Я ползу кругами. Мой путь извилист.

Слишком дорог груз, чтоб швыряться жизнью,

                                                           такой, сякой,

Чтобы верить лучшим, «Умри!» кричащим.

Оттого, где прежде твердел кристалл под твоей рукой, —

Нынче я – вода, что течет кратчайшим.

Я вода, вода. Я меняю форму, но суть – отнюдь,

Берегу себя, подбираю крохи, —

Я текуч, как ртуть, но живуч, как Русь, и упрям,

                                                          как Жмудь:

Непростой продукт не своей эпохи.

Я Орфей – две тыщи, пятно, бельмо на любом глазу,

Я клеймен презрением и позором,

Я прорвусь, пробьюсь, пережду в укрытии, проползу,

Прогрызу зубами, возьму измором,

Я хранитель тайны, но сам не тайна: предлог, предзвук,

Подземельный голос, звучащий глухо,

Неусыпный сторож, змея-убийца, Седой Клобук

У сокровищниц мирового духа.

2. «Степей свалявшаяся шкура…»

Степей свалявшаяся шкура,

Пейзаж нечесаного пса.

Выходишь ради перекура,

Пока автобус полчаса

Стоит в каком-нибудь Безводске,

И смотришь, как висят вдали

Крутые облачные клецки,

Недвижные, как у Дали,

Да клочья травки по курганам

За жизнь воюют со средой

Меж раскаленным Джезказганом

И выжженной Карагандой.

Вот так и жить, как эта щетка —

Сухая, жесткая трава,

Колючей проволоки тетка.

Она жива и тем права.

Мне этот пафос выживанья,

Приспособленья и труда —

Как безвоздушные названья:

Темрюк, Кенгир, Караганда.

Где выжиданьем, где напором,

Где – замиреньями с врагом,

Но выжить в климате, в котором

Все манит сдохнуть; где кругом —

Сайгаки, юрты, каракурты,

Чуреки, чуньки, чубуки,

Солончаки, чингиз-манкурты,

Бондарчуки, корнейчуки,

Покрышки, мусорные кучи,

Избыток слов на че– и чу-,

Все добродетели ползучи

И все не так, как я хочу.

И жизнь свелась к одноколейке

И пересохла, как Арал,

Как если б кто-то по копейке

Твои надежды отбирал

И сокращал словарь по слогу,

Зудя назойливо в мозгу:

– А этак можешь? – Слава Богу…

– А если так? – И так могу…

– И вот ты жив, жестоковыйный,

Прошедший сечу и полон,

Огрызок Божий, брат ковыльный,

Истоптан, выжжен, пропылен,

Сухой остаток, кость баранья,

Что тащит через толщу лет

Один инстинкт неумиранья!

И что б тебе вернуть билет,

Когда пожизненная пытка —

Равнина, пустошь, суховей —

Еще не тронула избытка

Блаженной влажности твоей?

Изгнанники небесных родин,

Заложники чужой вины!

Любой наш выбор несвободен,

А значит, все пути равны,

И уж не знаю, как в Коране,

А на Исусовом суде

Равно – что выжить в Джезказгане,

Что умереть в Караганде.

Дневное размышление о божием величестве

Тимуру Ваулину

Виноград растет на крутой горе, непохожей на Арарат.

Над приморским городом в сентябре виноград растет,

                                                                  виноград.

Кисло-сладкий вкус холодит язык – земляники

                                                             и меда смесь.

Под горой слепит золотая зыбь, и в глазах золотая резь.

Виноград растет на горе крутой. Он опутывает стволы,

Заплетаясь усиком-запятой в буйный синтаксис

                                                                  мушмулы,

Оплетая колкую речь куста, он клубится, витиеват.

На разломе глинистого пласта виноград растет,

                                                                   виноград.

По сыпучим склонам дома ползут, выгрызая

                                                            слоистый туф,

Под крутой горой, что они грызут, пароходик идет

                                                                   в Гурзуф,

А другой, навстречу, идет в Мисхор, легкой музыкой

                                                                        голося,

А за ними – только пустой простор, обещанье всего и вся.

Перебор во всем: в синеве, в жаре, в хищной цепкости

                                                                      лоз-лиан,

Без какой расти на крутой горе мог бы только

                                                               сухой бурьян,

В обнаженной, выжженной рыжине на обрывах

                                                             окрестных гор:

Недобор любезен другим, а мне – перебор во всем,

                                                                     перебор.

Этих синих ягод упруга плоть. Эта цепкая жизнь

                                                                    крепка.

Молодая лиственная щепоть словно сложена