Блаженны нищие духом - [15]

И еще в ту весну Андрей рисовал ночь. Она все время выходила разной, то спокойной, тихой, со спящими белоснежными садами, то тревожной, с багровыми отсветами то ли заката, то ли города… И последним его рисунком в той жизни была стремительно идущая женщина в развевающихся черных одеждах, разрывающая перед собой руками какую-то невидимую завесу… И это тоже была Ночь. И у этой Ночи было Настино лицо. На последнем свидании он подарил картину Насте и попросил ее не приходить на проводы. Три дня Настя плакала над ней, а на четвертый отец вызвал ее к себе в кабинет для серьезного разговора. Картину упрятали подальше, на антресоли, а через какое-то время тайно выбросили.

Осенью 1986 года Андрей ушел в армию, а через полгода по нелепому ли недоразумению, по чужой ли халатности, его сначала отправили в Среднюю Азию, а оттуда в Афганистан.

АНИ. КОРНИ

Дед Ани, Григорий, старинного дворянского рода, был богат и непростительно хорош собой. Высокомерный, неприступный, насмешливый, он слыл женоненавистником, а посему в Петербурге не нашлось бы практически ни одной процветающей дворянской семьи, где бы он не разбил сердце дочери ли, супруге ли, сестре ли, а то и всем вместе взятым. С захудалыми и обедневшими семьями он дела не имел, но не по причине возможной матримониальной корысти с их стороны — жениться он в ближайшие десять лет (а ему было уже хорошо за тридцать) не собирался, да и вообще подумывал о том, чтобы остаться холостяком. Просто не считал для себя возможным общаться с людьми, не входящими в его изысканный крут. Сентиментальные истории о бедных, благородных, но несчастных красавицах повергали его в пучину сарказма, и он, немножко играя во Вронского, часто любил повторять:

— Банальность — это не мое. Not in my line.

И тем не менее так получилось, что сам Григорий, незаметно для себя спуская состояние точно так же, как его спускали другие, на святки наибанальнейшим образом проигрался в карты. Чтобы расплатиться с долгом чести, пришлось просить взаймы у одного из своих могущественных родственников. Родственник, довольно известный государственный деятель, памятуя о подозрениях насчет своей эмансипированной жены и Григория, не смог отказать себе в удовольствии унизить последнего всеми возможными способами, но, в конечном счете, дал требуемую сумму, однако с условием, что к весне получит деньги обратно: в России было неспокойно, и он, не так давно переправив основной капитал за границу, собирался в ближайшее время подать в отставку и отбыть с семьей на год-два в страну с более мягким климатом.

Денег не предвиделось, и надо было что-то срочно предпринимать. Но что же такое оригинальное мог придумать проигравшийся в пух и прах холостой мужчина, дворянин, человек слова и чести, чтобы добыть презренный металл? Только одно, пошлое и банальное: жениться на богатой.

Весть о том, что Григорию отказали уже в третьей семье, разлетелась очень быстро, поползли всяческие слухи, и в некоторых домах его даже перестали принимать. Это был страшный удар по самолюбию, но и его пришлось пережить. После неудач, мытарств и унижений он женился на молоденькой дочери богатого золотопромышленника. Прасковья, получившая образование в лучших пансионах, начитанная и умная, плебейски широкая в кости (хотя и статная) и красивая откровенно русской красотой, влюбилась в Григория без памяти. Ее отец, разузнав о финансовом положении предполагаемого зятя, посмеялся над мизерностью карточного долга и дал свое согласие на брак. Все возможное материальное у него уже было, и он ничего не имел против того, чтобы его внуки носили древнюю дворянскую фамилию. Свадьба состоялась в июне 1917 года, молодые отправились в свадебное путешествие по Италии и вернулись в Петербург только в начале сентября.

В Петербурге их поджидал обеспокоенный отец. Он имел с дочерью очень долгую конфиденциальную беседу, после которой Прасковья проплакала всю ночь, а наутро в дурном расположении духа накричала на горничную и самостоятельно занялась пересмотром своих нарядов, закрывшись от всего мира в гардеробной. Вот так ей в интимных предметах женского туалета удалось довезти до Франции довольно внушительное количество прекрасных бриллиантов, которые в тот вечер передал ей отец, строго-настрого наказав не ставить об этом в известность мужа. Отец вскоре уехал на свои прииски. Муж все еще был любим, но за три месяца совместной жизни позолота успела основательно стереться, и поэтому Григорий узнал о существовании бриллиантов, но отнюдь не об их истинном количестве, только уже во Франции.

В Париже им удалось вполне прилично устроиться. Прасковья Васильевна, продав часть вывезенных камней, купила дом средней руки, перестроила и обустроила его и стала сдавать квартиры внаем. Григорий Львович категорически отказался заниматься столь низменным делом и попытался продолжать вести тот образ жизни, который считал достойным своего происхождения. Какое-то время Прасковья Васильевна закрывала глаза на джентльменский набор недостатков в виде пьянства, бегов, карт и актрис, но, когда Григорий Львович как-то раз невзначай прокутил месячный доход, она устроила грандиозный скандал и перепрятала деньги. Обнаружив привычное хранилище опустевшим, Григорий Львович впал в ярость и, в очередной раз нарушая принцип своей небанальности, попытался отколотить жену, но, к своему удивлению, встретил такой достойный физический отпор, что больше никогда попыток не возобновлял. В пятницу вечером Прасковья Васильевна выложила на письменный стол мужа конверт с небольшой суммой денег на недельные карманные расходы. Всю субботу Григорий Львович игнорировал унизительную подачку, но в воскресенье конверт со стола исчез.