Блаженной памяти - [82]

Фернанда и Фрейлейн останавливаются в пансионах, рекомендованных путеводителями, — такие пансионы считались более благопристойными, чем гостиницы. Там они встречаются с интеллигентными людьми. В пансионах кишмя кишат будущие писатели, вечные студенты, иностранцы, жаждущие культурных впечатлений. Гедда Габлер, мельком взглянув на шедевры Пинакотеки, бегает по магазинам, пока добрейший Йорген Тесман12 делает выписки о домашнем производстве в Средние века; Тонио Крегер13 и Густав фон Ашенбах14 останавливаются здесь на несколько дней по пути в Италию или, наоборот, возвращаясь оттуда, и мечтательно вспоминают о неаполитанских ночах и венецианских сумерках; Освальд Альвинг15, встревоженный своими головокружениями, задерживается здесь на обратном пути в Норвегию, чтобы во Франкфурте или Мюнхене посоветоваться с хорошим врачом. Жажда путешествий в молодом сердце почти всегда — неизбежное следствие жажды любви: в каждом уголке пейзажа, у подножия каждой статуи Фернанда ждет, что появится один из тех утонченных героев, которыми изобилуют романы и сборники стихов. Мечтания эти довольно пресны, что не мешает им содержать нечто существенное — потребность в любви, которую Фернанда обволакивает флером литературы, и потребность в наслаждении, в которой она себе не признается.

В семейных пансионах, наверно, намечались бледные контуры идиллий, рождавшихся от одолженного или взятого для чтения томика, от прогулки в парке, куда любезный г-н Икс предлагает проводить мадемуазель, или просто при виде какого-нибудь молодого иностранца, который читает за соседним столиком и которого на другой день уже больше не увидишь. Однако преобладают в пансионах представительницы женского пола. Есть тут чопорные английские и американские мисс, отличить которых друг от друга можно разве что по акценту— они приехали сюда совершенствоваться в сольфеджио или в технике игры на фортепиано. Есть здесь и особы покрепче — нарочито небрежно одетые, они носят галстуки, а иногда и лорнеты и вызывающе равнодушны к собственному уродству или, наоборот, красоте. Они делают копии в музеях, рисуют обнаженную натуру, изучают драматическое искусство, а иногда распространяют социалистические брошюры. Раз-другой какая-нибудь взъерошенная девица, у которой в Скандинавии или Польше осталась добропорядочная семья, приглашает Фернанду в свою комнату, чтобы угостить ее вишневой водкой. Но крайний феминизм, решительные утверждения, что любовную мораль надо полностью перестроить, смущают барышню из Сюарле: она отнимает руку у молодой анархистки, которая нежно ее поглаживала.

Фернанда здесь так же одинока, как дома, в районе Исселя. Она замечает, что если нет особого сродства душ, явления редкого, люди сближаются и завязывают длительные отношения только, когда их роднит общая социальная среда, воспитание, сходные идеи и интересы и когда они говорят на одном языке. А Фернанда не пользуется жаргоном этих мимолетных знакомцев, более эмансипированных чем она сама. Ее существование в отличие от их жизни лишено смысла: она не совершенствуется в музыке, ей не быть поэтом или критиком искусства, она неспособна даже набросать акварель. Социальная несправедливость, которая терзает душу русской в крахмальном воротничке соседки Фернанды по этажу, в мире Фернанды — всего лишь общее место лозунгов бастующих рабочих, м-ль де К. де М. вообще не понимает, как это у женщин могут быть политические убеждения. По где же ее место и что ей делать? Дела благотворительности, которыми Жанна советует ей заполнять зимние дни, предстают перед Фернандой в образе властных дам, типа полковых, которые шьют пеленки и журят матерей-одиночек. Монастырь, который на смертном одре покажется ей лучшим выбором для ее дочери, в эту пору ее самое не соблазняет; Фернанду отпугивает суровость созерцательных религиозных орденов; мысль о том, что придется ухаживать за больными, вызывает в ней отвращение, она знает, что не сумеет его победить; одежда монашек ордена Святого сердца тоже не прельщает Фернанду — ничто из перечисленного ее жизнь не заполнит. Единственный выход — выйти замуж, хотя бы для того, чтобы не остаться во второсортном статусе непристроенной девицы. Но Освальд Альвинг и Тонио Крегер предложений не делают, подходящие партии появляются только во фраках в гостиных Брюсселя.

И все же Фернанда пережила свою немецкую идиллию. Однажды погожим сентябрьским днем они с Фрейлейн остановились в маленькой гостинице на краю Шварцвальда. Фернанда в одиночестве отправилась на далекую прогулку. Фрейлейн, страдавшая мигренями и к тому же неколебимо верившая в германскую добродетель, все реже сопровождала девушку во время таких вылазок. Гуляющих в тот день было мало, студенты, которые бродили по лесу, напевая, а иногда горланя песни Шуберта, разъехались по своим университетам. Мадемуазель де К. де М. шла по одной из тропинок, в разветвлениях которых запутаться невозможно, настолько густо размечены они синими и красными указателями. Наконец на одной из прогалин она села на скамейку из дерна. Наверняка у нее с собой по обыкновению была книга. Через некоторое время к ней подсел молодой лесничий в коротких штанах. Он был красив светловолосой красотой Зигфрида. Юноша заговорил с ней; он оказался не совсем простолюдином. Они обменялись банальными репликами — она назвала страну, из которой приехала, и объяснила, что очень любит Германию. Мало-помалу они придвинулись друг к другу — простой красивый юноша очаровал Фернанду.