Блатные из тридевятого царства - [14]

   -- Да иди ты! -- огрызнулся я, не представляя, что делать. Разберись так слету в местных традициях.

   Евсей заартачился. Начал спорить. Переживает парень за меня. Бабкины слова для него не пустой звук. Но не успел Фраер сказать и пары слов, как пришлось заткнуться обоим.

   Огромный конь вороной масти, закусив удила, взвился пред нами на дыбы. Еще мгновенье и копыта втоптали бы нас в землю. Спасибо всаднику, успел осадить жеребца.

   От испуга у меня пот на лбу выступил. Да чего уж... Сами виноваты. Раззявили варежки на проезжей части, глазами девок раздеваем. Евсея вовсе столбняк прошиб, глаза на выкате, рот открыт, по щекам изморозь. Поставь на постамент -- готовый памятник, только табличку соответствующую подбери. Пришлось выкручиваться одному.

   -- Э... господин хороший, -- замямлил я, -- полегче бы, неровен час и дорожно-транспортное происшествие сотвориться может. Мы, конечно, сами не того, но все же...

   -- Это точно, -- ответил мне рассерженный женский голос. -- В здравом уме люди под лошадь не бросаются.

   Бог ты мой! Кровь хлынула в голову и выступила краской на щеках. В седле не лихой джигит, а юная и весьма симпатичная амазонка. Синий бархатный камзол подчеркивает изящную девичью фигуру, длинные русые волосы сплетены в тугую косу. Расправив плечи, я шагнул вперед, и учтиво произнес:

   -- Леди, смиренно прошу прощения, а в качестве извинений прошу принять скромный подарок. -- Красная лента в моей ладони выглядела смешно и нелепо.

   Амазонка с интересом окинула меня дерзким взглядом. В больших голубых глазах пыхнули шальные искры. Не сказав ни слова, всадница схватила ленту и умчалась прочь, оставив на память звонкий, почти детский смех.

   Я облегченно вздохнул, и дорожный инцидент улажен, и обычай соблюден.

   -- Евсей, -- толкнул я Фраера, -- хорош столбиком прикидываться.

   -- Пахан! -- замычал кореш. -- Ты как думаешь, нас сразу четвертуют или дождутся, пока с похода вернемся?

   -- Чего так грустно? -- насторожился я.

   -- Это же Алинка, дочь Старобока!

   -- Ну и что с того? Слава Богу цела. Руки ноги на месте. В конце концов, извинились же! Ни каких оснований для возбуждения уголовного дела.

   -- Ох! Лучше бы дьяк Ивашка нас в измене обвинил! -- продолжал стонать Евсей. -- Лента...

   -- Сам же говорил, обычай такой! -- теряясь в догадках, зарычал я на Евсея.

   -- Говорил, -- обреченно кивнул тот. -- Только не все, не успел. Синяя лента на удачу, красная при сватовстве. И если какая девка взяла -- свадьбы не миновать...

   -- Охомутали! -- Схватился я за голову.

   -- Не, хомутать не будут. Четвертуют. Кому я четвертованный нужен буду...

   -- Вот удружил, -- разозлился я уже всерьез. -- На кой черт ты красную ленту вообще покупал, взял бы одних синих.

   -- Да когда ж мне их там сортировать было! Схватил пучок на пятак и дел-то. Кто ж знал, что ты красную выберешь.

   К хоромам Старобока мы подошли в полном смятении. Евсей пытался убедить себя, что четвертование еще не самое страшное, живьем вариться в кипятке куда неприятней. Ну а топор с плахой -- вовсе детские шалости.

   Народу в опрятный княжеский двор согнали немного, человек двенадцать. На высоком крыльце, опираясь на бердыши, стоят стрельцы. Князь, соответственно ситуации -- во всеоружии: на одном боку булава, на другом увесистый меч. Рядом, как тень отца Гамлета, вертится дьяк, в руках исписанные листы. Князь поднял руку:

   -- Сынки! Орлы мои! На границе между нашим княжеством и еремеевским, аккурат на меже, есть лужок, который издавна считается ничейным. Так повелось. Два года назад мы его распахали. Засеяли репой. А урожай собрал Еремей бездельник! Опосля еще и картошкой засеял! Чего ж не сеять, ежели вспахано! Ту картошку, правда, мы выкопали. Но в этом году не он, не я сажать нечего не стали. Обидно. Землица отменная, родит куда как с добром. Негоже ей бурьяном зарастать. А потому отряжаю вас в посольство к Еремею. Надобно решить вопрос, чтоб год он сажал, год мы, по очереди. Ивашка, читай указ.

   Откашлявшись, дьяк загнусавил:

   -- Указ Князя. Писано в месяце августе, числа пятнадцатого. Повелеваю зачислить в штрафную сотню добровольцами, для посольских дел, следующих провинившихся личностей, а именно: кузнеца Сороку, за нанесение княжескому конюху телесных повреждений...

   -- Так-то ж не я! -- крикнул кузнец, -- а лекарь ваш заморский по пьяни сотворил.

   -- И что с того! -- рявкнул Старобок. -- Кузнецов в княжестве хватает, а доктор один, кого-то ж надо наказать.

   -- ...пастуха Антоху, -- гнусавил дьяк дальше, -- за потравленный покос, Кондрата Крапивина за учиненное хулиганство в женской бане...

   Дед Кондрат рухнул на колени:

   -- Князь-батюшка, смилуйся, вместе ведь брагу пили.

   -- Ну да, помню, -- смутился Князь. -- Некрасиво вышло. Ивашка нацарапал вот, а я подписал не глядя. Чего теперь, указ все же, а не филькина грамота, куды деться. Ты там поосторожней будь, если Еремей раздухарится, в пекло не лезь, в тылах отсидись. А коли жив останешься, повечеряем вместе.

   -- Да я то что! Я то с радостью! Хоть на войну, хоть в посольство, хоть к черту в пекло. Вот только Лизонька моя... Дознается, всех на окрошку пустит.