Благослови зверей и детей - [2]

Они вернулись из похода с ночевкой в Каменном лесу не поздно. Умылись, сходили в столовку, кое-как поели. Только вышли оттуда, и Гуденау у всех на виду вытошнило. Вывернуло наизнанку.

Гуденау писался по ночам. За это его уже успели вытурить из двух домиков. Сначала по домикам никого не распределяли. Селись где хочешь или где можешь, куда пустят или просто где придется. Через несколько дней, согласно принятой в лагере теории, каждый сам найдет свое место, обретет дом вдали от родного дома и займет подобающее положение, ибо дух соревнования и особенности темперамента с неизбежностью разведут в разные стороны победителей и побежденных, нормальных и чудаков. Предоставьте детей самим себе, и тридцать шесть мальчишек естественным путем разобьются на шесть отрядов, каждый — в своем домике и со своим вожатым. Гуденау было четырнадцать, а он все еще писался. И вообще был неженкой и неумехой — только здорово умел делать из бисера индейские пояса и повязки. А еще он скучал по дому, все время плакал и, когда на второе утро его вытурили во второй раз, в одних плавках залез по горло в бассейн — маленький искусственный водоем — и так и стоял там, хныча и обещая утопиться. Ни вожатые, ни мальчишки не отнеслись к этому серьезно. На вопросы, когда же он нырнет да не вынырнет, Гуденау, всхлипывая, отвечал, что вода холодная. Ребята у бассейна так и покатились. Но когда его спросили, почему бы ему не утопиться в собственном спальнике — там хоть и мокренько, зато тепло, он, подняв фонтан брызг, с головой ушел под воду в том месте, где на привязи стояли байдарки. Так Гуденау и сидел в воде, пока днем Коттон не уговорил его вылезти и переселиться в его домик. Тут, обещал он, над ним смеяться не станут, а ежели попробуют, он, Коттон, им задаст.

Как прошел вечер, после того как Гуденау вытошнило, Коттон не помнил — помнил одно, что другого такого вечера за все лето не было. Мальчишки ходили как в воду опущенные, не в силах пережить то, что увидели днем. Заговаривать об этом они боялись. Возвращались из столовой, еле волоча ноги, словно стерли их в кровь, и каждый шел сам по себе, прячась от других в сумерках среди деревьев. Впервые они торопили наступление темноты.

После отбоя домик стал больше похож на больничную палату. Лалли-2 удалился под кровать. Остальные расползлись по спальникам, как по норам, и врубили транзисторы на всю катушку. Никто в этот вечер не бегал по маленькому, не трепался, не швырял подушками, не читал, не жевал, не пил воду из фляжки, не играл фонариком. Все искали спасения во сне, но покоя не обрели. Пришло время выговориться. Выблевать увиденное днем. Всю ночь в домике бушевало эхо. Гуденау вертелся с боку на бок. Тефт скрипел зубами. Братья Лалли подвывали от страха. Коттону снилось, что все они заперты в загон и в них стреляют собственные родители. И в их ночных воплях лепетали ид и эго, [1] запах крови сплетался с человеческой жестокостью, между тем как Дионна Варвик голосила о душе человеческой, а Рой Акафф пел о грехе и искуплении. Но тщетен был этот вокальный катарсис.

Коттон прислушался. Что-то было неладно. Он насчитал четыре работающих транзистора вместо пяти. Сев на кровать, он заглянул под соседнюю койку. Лалли-2 там не было. Надев кеды, Коттон — как был, в трусах — пришлепал к дверям и по дорожке дошел до сортира. Там горел свет, но никого не было. В душевой тоже. Назад Коттон вернулся уже быстрее и, снова заглянув под койку, обнаружил, что наполовину обгоревшей поролоновой подушечки, которую Лалли-2 привез с собой из дома, тоже нет. Все ясно. Минуту он не двигался. Спросонья познабливало. Коттон знал, что случилось, но и себе самому не признался бы, что знает.

Он подошел к койке Лалли-1, зажал ему рот ладонью и ткнул под ребра. Лалли-1 дернулся и замычал.

— Где твой брат? — прошептал Коттон и убрал ладонь.

— Смылся.

— Знаю, что смылся. Куда?

Лалли-1 объяснил куда и добавил:

— Он говорил, что сбежит. Вот и сбежал. Тебе-то что?

Коттон пришел в ярость. Лалли-1 было четырнадцать, а его брату только двенадцать.

— Неужели тебе наплевать? — прошипел Коттон.

— А чего? Дело хозяйское.

— Ну а мне вот не наплевать! И тебе плевать не советую. Он что, пешком туда и обратно?

— Сказал, до города пешком доберется, а оттуда — автостопом.

— Ненормальный. Ладно, вылезай из спальника. Отправляемся на поиски. Все вместе.

— Я пас.

— Ну нет, черта с два. Ты у меня пойдешь как миленький. Вставай. А я разбужу остальных.

Подходя к каждому по очереди, зажимая спящему рот ладонью, шепотом сообщая, что надо вставать и одеваться, потому что Лалли-2 дал деру и придется его ловить, Коттон разбудил Тефта, Шеккера и Гуденау, которые в холодном поту выскочили из пыточных камер страшного сна. Спасение было в действии. Как и Коттон, они понимали, почему сбежал Лалли-2 и куда он отправился. Даже ночь не могла напугать после такого дня. Когда Коттон натянул джинсы и майку, они уже были готовы, крадучись, как индейцы, вышли за ним на улицу и даже сообразили оставить включенными транзисторы, чтобы от непривычной тишины не проснулся их вожатый — Лимонад. Коттон мог ими гордиться. В кои-то веки проявили смекалку.