Благослови зверей и детей - [12]

6

Часы Коттона показывали 12.35. Тефт, хлопнув ладонью по своей немецкой фуражке, объявил, что на месте они будут часа через два.

— Или раньше, если поднажмем.

— Постой-ка. В два тридцать мы там, полчаса на дело, значит, в три оттуда выезжаем. Дома будем в пять. Тютелька в тютельку, — сказал Коттон. — Поднажать придется.

Грузовик рванул. Он летел по узкой полосе, белой и ровной, как пробор на голове пижона, летел по бескрайним и безлюдным просторам — миль на двадцать вокруг ни перелеска, ни жилья. Вовсю светила луна. Далеко-далеко мелькали крылья ветряных мельниц, а перед мельницами у колод с водой виднелись черные крапинки — это коровы, пережевывая при лунном свете свою жвачку, раздумывали о сочной траве, вкусной соли-лизунце, любви и непостоянстве.

Лалли-2, как был — в шляпе, положил голову на плечо Коттону и спал. Из кармана его куртки звучала скорбная мелодия «Соблазна».

Коттон зажал винтовку коленями — она не давала ему покоя. Ни на минуту он не забывал о винтовке. Уж слишком изменилась ее роль. В лагере она была обычным инструментом, таким же, как уздечка или бейсбольная бита, но сейчас, среди ночи, от винтовки веяло только ей присущими маслянистостью и холодком. Был в ней свой сокровенный смысл. Коттон пожалел, что Тефт прихватил эту чертову пушку. Но еще сильнее жалел он, что вчера случилось то, что случилось, и потому они не лежат сейчас по койкам.

Лалли-2 у него под боком заерзал во сне и гневно забормотал. Едва Лалли-2 заснул, как снова увидел то кровопролитие, от которого после отбоя сотрясался весь домик, ту причину, которая побудила двенадцатилетнего пацана среди ночи идти одному через сосновый лес. И вот теперь в пути все шестеро, они едут той же дорогой, через те же города, что и тогда, наяву возвращаясь к источнику ужаса. Да, все они посходили с ума, думал Коттон, но разве они не молодцы, возражал он себе. А чертыхаться он больше не будет. Это теперь не нужно ни им, ни ему. Во рту держался кислый привкус, памятка вчерашней тошноты. Коттон закрыл глаза. В садах Господних пел единорог, плясал гиппогриф и блевал Гуденау.

Тефт вел грузовик вверх по склону горы Мингус. На крутых поворотах скрипели тормоза, и чем ближе к звездам, тем становилось холоднее. Под ними вилась широкоруслая и плодородная река Верде, а ниже по ее течению в густых зарослях скрывался старинный Кампо Верде, где был некогда комендантом сам Крук. Немало краснокожих полегло в этой долине.

Машина перевалила через Мингус. Тефт словно осатанел — но ведь всем им не терпелось. Спешили все, как один.

Они пронеслись по кривым улочкам Джерома — когда-то здесь было пятнадцать тысяч жителей, а теперь хорошо, если осталось человек пятьдесят. В этих краях нагорье походило на обнаженное женское чрево, распотрошенное и искалеченное. Усилиями Фелпса, Доджа и Дугласа это чрево было пронизано сотнями шахт, штреков и горизонтов, благодаря кесареву сечению кайлом и лопатой из этого чрева извлекли и отправили в переплавку медно-серебряно-золотого младенца общей стоимостью в миллиард долларов. По пути вниз грузовик, постреливая выхлопом, утюжил колесами кости шахтеров и грузчиков-китайцев, могилы потаскух и картежников, но вот наконец они оставили за спиной вонючую кислятину наживы и вырвались на простор безгрешной ночи.

— Притормози, — распорядился Коттон. — Они там в кузове небось шишек себе понабили. Проехав Кларкдейл, машина остановилась на обочине, и, когда Коттон выскочил из кабины, чтобы поменяться местами с теми, кто ехал в кузове, ком застрял у него в горле от того, что за зрелище ему открылось. Прислонясь спиной к задней стенке кабины, сидел Шеккер и крепко обнимал устроившегося спиной к нему Гуденау. Тот, в свою очередь, обнимал Лалли-1, сидевшего в такой же позе, с бизоньей головой на коленях. Им пришлось так усесться на перевале, чтобы совсем не замерзнуть. Три транзистора голосом Джимми Роджерса вопили песенку о сборе груш в Джорджии. Ребята, прижавшись друг к другу плотно, как яйца в корзинке, крепко спали. Коттон стоял и смотрел на них. Ему вспомнилась детская научно-популярная передача, которую он видел по телевизору: как из яиц вылупляются цыплята, как они наклевывают скорлупу, а потом вылезают наружу посмотреть, что творится на белом свете. Сперва на яйцах появляются трещинки, маленькие клювики стучат «тук-тук-тук», потом над скорлупой показываются мокрые головки и любопытные глазки. Мы должны справиться, думал Коттон, обязаны справиться. Сделать свое дело. Но удастся ли? Может, в этом-то яйце как раз болтун. Или скорлупа треснула еще под наседкой. Что-то наклюнулось у него в душе, что-то треснуло — и родилось что-то, влажное, нежное. Наверное, милосердие. Да, мысленно обратился он к спящей троице, мы справимся. Обещаю, что справимся. Мы вернемся домой героями. Богом клянусь. Коттон сердито вытер нос рукавом и что есть силы ударил по борту.

Подъем, сонная команда! — крикнул он. — Двое могут отправляться в кабину. Пошевеливайтесь!

Если вам так уж приперло стать апачами, утешал их начальник лагеря, вы ими станете. Если вы хотите избавиться от унижений и подняться вверх по тотемному столбу, вам и карты в руки. Это от вас зависит. И начальник не лгал: как бы вы ни дрейфили на бейсбольном поле или с луком в руках, у вас, согласно традициям лагеря, всегда оставался шанс, вы всегда могли подтянуть себя за волосы. Можно было устроить набег. Если ночью вам удастся выкрасть приз, принадлежащий другому, стоящему выше племени, он останется вашим до следующей линейки, а к вам перейдут название этого племени и его привилегии.