Благородство в генеральском мундире - [17]

Державин очень метко замечает, что если бы они были таковы, «то не работали бы вечно у своих взаимодавцев за долг, имея на своей стороне законы, не упражнялись бы в промыслах, требующих нередко устойки и верности уговору, не были бы послушны и терпеливы в случае притеснений и грабительств, чинимых им от старост и прочих начальств и судов, в глухой сей и отдаленной стороне бесстрашно прежде на всякие наглости поступавших. Нравы не сварливые и довольно мирные явственны мне стали из того, что при случае повеления экономии директора отнимать пахотные земли, они хотя с ропотом и негодованием, но были довольно смирны при таком обстоятельстве, при каковом в других губерниях без убийств и большого зла дело не обошлось бы».

Тутолмин докладывал, что вообще во всех уездах несомненно больше зажиточных, нежели бедных поселян. Державин, возражая, говорил, что в зажиточности и причина, что так много бедных.

«Они, нажив достаточек подрядом или каким другим образом, раздают оный в безбожный процент, кабалят долгами почти в вечную работу себе бедных заемщиков, а через то усиливаются и богатеют более, нежели где внутри России, ибо, при недостатке хлеба и прочих к пропитанию нужных вещей, прибегнуть не к кому, как к богачу, в ближнем селении живущему. Сие злоупотребление нужно кажется пресечь»[69].

О том, какую роль в то время играл в общественной жизни вновь назначенный генерал-губернатор Тимофей Иванович при принятии каких-либо государственных решений можно судить только по одному факту. Однажды Императрица Екатерина II пригласила срочно Тутолмина в Петербург. Причиной этого явились трехмесячные дебаты в правительствующем сенате об учреждении во всей империи запасных сельских хлебных магазинов. А этот вопрос нужно было решать немедленно. В рескрипте своем генерал-губернатору она так и написала: «Приезжайте, Тимофей Иванович, к нам, на словах удобнее объяснимся, а будем писать друг другу — запишемся».

Вот что по этому поводу писал в своих воспоминаниях Александр Михайлович Тургенев: «Губернатором в то время при Тутолмине был известный, гениальный поэт наш Г. Р. Державин; не смею и подумать о суждении поэтических его достоинств, — я невежда, знаю только то, что все восхищались, кричали о его «Фелице», что он за песнь свою Фелице, или о Фелице, получал досканцы с червонцами, а за оду его «Бог» ни одной копейки, — известно было всем тогда и после, что Державин был великий, славный поэт, но дурной начальник, сварливый в делах, бестолковый, пристрастный человек.

Во время его управления министерством юстиции, дела решались несправедливейшим образом; сетовали, жаловались, что к нему имели доступ через заднее крыльцо, что супруга его занималась с секретарями отправлением дел, а Гавриил Романович, в это время умствуя, терялся в идеалах, созерцал были с небылицами, творил и разрушал миры, видал вокруг себя десятки парящих гениев и пр., и пр., всего и пересказать не сумеешь, что поэтам подчас забирается в голову; но кто, по несчастию, имел тяжебные дела, у кого отнимали имение, кто из благосостояния переходил в скудость и терпел недостатки, тот — в том и сомневаться не можно — проклинал и певца Фелицы, и всех его гениев, и все его поэтические вымыслы.

При отъезде Тутолмина из Олонца, когда он уже откланивался, собравшимся в зале на проводы чиновникам и гражданам, и был готов садиться в карету, — Державин подал Тутолмину преогромный, незапечатанный куверт с надписью: «Всемилостивейшей государыне императрице, в собственныя руки».

Тутолмин, принимая куверт, спросил Державина:

— Что это такое, Гавриил Романович?

— Донос на ваше высокопревосходительство, — отвечал Державин.

Тутолмин:

— Гавриил Романович! Вы знаете правила почты и то, что доносчики обязаны изветы свои посылать запечатанными. Слуга! Огня, сургуч, печать! Гавриил Романович, вы приложите вашу.

Державин вынужден был при всех запечатать куверт и подать его Тутолмину за печатью.

Тутолмин, принимая куверт, отвечал Державину:

— Ваше превосходительство, можете быть в том совершенно уверенным, что донос ваш будет представлен всемилостивейшей государыне императрице. Первою и непреложною поставляю себе обязанностью всеподданнейше повергнуть к священным стопам ее величества писание вашего превосходительства, коль скоро только буду осчастливлен лицезрения августейшей монархини. Прощайте, Гавриил Романович, но еще повторяю вам, как начальник высочайшею властью поставленный, и прошу вас, как дворянин, в продолжение отсутствия моего соблюдать тот же самый порядок в отправлении дел, какой мною введен и производится. В противном случае вы будете подлежать ответственности.

Обняв Державина, Тутолмин пошел усаживаться в подвезенную к крыльцу карету…

Тутолмин прибыл в Петербург под вечер в среду.

В 6 часов утра на другой день, т. е. в четверг, был уже во дворце. Камердинер доложил императрице:

— Олонецкий и Архангельский генерал-губернатор Тутолмин. Государыня повелела, сказав:

— Проси.

Входит Тутолмин в кабинет, держа огромный пакет доноса Державина в руке.

Государыня пожаловала Тутолмину поцеловать руку и с видом беспокойства изволила спросить его: