Благодать - [4]

И как всегда страдают от этих ковыряний и подзатыльников те, кто менее всего к ним причастен. То есть, как и прежде «цари беснуются, а платят ахеяне». Да-а, ничего-то не изменилось в человечестве со времён Гомера и Горация!

Иван Ильич не знал, как к этому относиться, он даже не знал, как это всё назвать, но чувствовал иногда какой-то тайный стыд и вместе с тем великое облегчение от мысли, что уж он-то обладает исконно русскими именем, корнями и внешностью, и никто не сможет упрекнуть его при возможных этнических чистках – пусть даже пока словесных – в малейшей нерусскости. А упрёки эти стали не редкостью, а очень даже частым явлением в жизни многих. Не редкостью стали и искорёженные еврейские могилы, и погромы ларьков азербайджанских торговцев. Именно в минуты таких известий Иван Ильич и вздыхал про себя: «Слава Богу, что меня это не коснётся» и тут же стыдил себя: «Какой позор, что такое происходит в твоей стране, а ты ничего не можешь с этим поделать!». А в стране отовсюду попёрли псевдонаучные теории, такие как расистская интерпретация истории – очень впечатляющая доктрина, действующая на слабые умы подобно Откровению.

– Меня сейчас в очереди за колготками обозвали жидовским мурлом, – рыдала на днях техник Клара. – Я же не виновата, что мне последняя пара капрона досталась!.. Нет, скажите: у меня правда мурло похоже на жидовское? Нет, скажите мне правду!

– Да откуда мы знаем, на что похоже это самое мурло? – успокаивала её Зинаида Олеговна. – А у нас какое мурло, и чем оно отличается от других мурлов или мурл? Вон у нас в управлении сидит товарищ Цукерманн с внешностью истинного арийца: курносый синеглазый блондин. Мало ли что кому скажут в очереди! Очередь – это всегда такое мероприятие, где люди оскорбляют и унижают друг друга в битве за добычу дефицита. Тут уж все средства хороши, чтобы вывести противника из боя. Меня в очереди за носками и вовсе локтем в бок толкнули и обозвали падлой, ну что теперь рыдать? Главное, что дефицит отвоёван!.. А остальное всё пережить можно.

– Но у меня же не было в роду этих самых жидов, а только прабабушка-армянка, – оправдывалась Клара, как могла.

«И чего она так оправдывается?» – недоумевал про себя Иван Ильич и думал, что есть в этом какой-то нехороший симптом, когда человек так оправдывается за себя такого, каков он есть, и что какое странное время настало теперь, когда даже красивой женщине говорят такие мерзкие вещи.

– Слушайте, – вдруг однажды ни с того ни с сего воскликнул Паша Клещ, – У нас не Завод, а прямо шляхта какая-то: куда не плюнь, а повсюду Горские, да Соболевские, да Заруцкие с Красовскими!

– Да ты сам-то кто? – спрашивал его электрик Муромский. – У тебя-то фамилия вообще непонятно какая.

– Да я – русский!

– Ага, русский клещ. Не иначе – хохол или бульбон какой-нибудь: рыбак рыбака видит издалека.

Паша очень обижался на такие подозрения – даже, если его обвиняли в стукачестве, подсиживании начальства или прочих подлостях, он и то так не обижался – и начинал спорить с Муромским на тему, кто лучше: осетины или мегрелы.

– А наш Каратаев, морда мордовская, опять повышение получил, – зловеще шипел товарищ Тренькин из Управы во время последнего своего визита на Завод. – Я их за версту вижу, мордву эту! Понаедут чёрт-те откуда и думают, что их никто не узнает. А я вот за версту вижу, кто из их племени!

Иван Ильич тогда только подивился, как так человек наловчился отличать этот небольшой по численности народ с Приволжской возвышенности от прочего разномастного народонаселения.

Иногда случались казусы обратного порядка. В отделе технической учёбы работал некий инженер Хасашвили. Уж каким макаром досталась ему такая фамилия – он и сам не знал, но имел он внешность совершенно негрузинскую и очень походил на певца Стинга, отчего за глаза его иногда даже называли чухонцем. Это часто расстраивало некоторых женщин, которые приезжали на техучёбу из других городов.

– А где здесь инженер Хасашвили? – вопрошали они нетерпеливо, ища глазами некое подобие Вахтанга Кикабидзе или Валерия Меладзе. – Мы приехали из Урюпинска на техучёбу, и нам сказали, что занятия у нас будет вести инженер Хасашвили!..

– Это я, – смущённо признавался Хасашвили.

– Вы?! – не верили ему урюпчанки с выражением лиц «ну нет в жизни счастья!».

– Уг у.

– Девочки, а это правда он? – шёпотом спрашивали они у заводских женщин.

– Он самый!.. А вы на нашего Хасашвили глаз не кладите, а то не успеют приехать и сразу им Хасашвили подавай. До чего же ушлый народ пошёл! – ревновали заводчанки главный дефицит в стране.

А то был ещё такой случай, относительно которого многие до сих пор так и не смогли определиться: плакать или смеяться при вспоминании о нём. Пришёл как-то в один из цехов Завода руководителем такой ярый антисемит, что даже и не скрывал этого. В первый же день своего правления составил список «всех этих Михельсонов да Фрейнбергов с Грандерами» да и уволил безо всяких объяснений: «И не собираюсь перед жидами оправдываться за свою спасительную для Святой Руси политику!». Даже в глаза никого из них ещё не увидел, а только вот по одной фамилии определил: враги. Дальше – больше: остался в цеху начальника-антисемита некий технолог Разин. И вот как-то сказали при начальнике: «Разин у нас сделал то-то, да и то-то», а ему послышалось «Райзен». Национализм – это ведь болезнь такая, которая не только осложняет жизнь тех, кто по мнению больного не ту фамилию носит или не тот цвет лица и прочих всех своих оконечностей имеет. Она ведь и своего носителя со временем начинает терзать очень жестоко, так что ему может и в своём имени послышаться «вражеский корень».