Black Sabbath. Добро пожаловать в преисподнюю! - [131]
А что для него теперь значит Black Sabbath? Ему вообще это интересно?
– Интересно так же, как и всегда, – ответил он нараспев со своим странным акцентом – наполовину бирмингемским, наполовину лос-анджелесским. – Но не хочу рисковать. Я когда-то их жутко ненавидел – сколько тысяч раз ты слышал, что я ни за что не буду играть с ними снова? – а потом решил обо всем этом забыть. Мы все выросли, мы все изменились. Но вот сможем ли мы записать вместе еще один альбом… Слушай, если мы напишем новый Master Of Reality или Sabbath Bloody Sabbath, я буду полным долбо*бом, если откажусь его выпускать. Но я не стану записывать новый альбом Sabbath ради громкого имени. Я не хочу выпустить что-то недотыканное, чтобы потом все говорили: «А, они это все сделали ради денег…»
Он узнал, что же у него за проблемы со здоровьем? Если это не рассеянный склероз, то что?
– Ага, узнал. Я всегда думал, что это у меня от бухла и прочего. Оказалось, что я ошибался. Я только сейчас узнал, что это генетика. Несколько лет назад у меня начался очень сильный тремор. Я подумал, что это все из-за детокса. Я еще думал: может быть, это шок? У меня начинается нервный срыв? А потом я узнал, что у меня «Паркин». Не, не Паркинсон. Похоже, у всех болезней, связанных с центральной нервной системой, корень «Паркин». В общем, у меня болячка под названием «наследственный тремор Паркина», и мне теперь надо всю оставшуюся жизнь ежедневно пить таблетки. Когда я об этом узнал, сразу позвонил сестре. Она такая: «Что, и ты тоже?» Я говорю: что значит «И я тоже»? Она говорит: «О, у мамы это было, и у тети Эльзы, и у бабушки…» «Ну спасибо, что сказала!» А я столько лет думал, что у меня какой-нибудь паралич от наркоты.
Считает ли он себя выжившим?
– Не знаю, насколько я «выжил», мне скорее просто очень повезло. Я много лет употреблял и злоупотреблял. Я должен был умереть. Сейчас много говорят о деньгах, но, если честно, сейчас для меня самое ценное – то, что я трезв. У меня никогда не было столько времени, чтобы подумать ясной головой.
Он когда-нибудь задумывался, почему так сильно пил?
– Сейчас я понимаю, что у меня есть определенные чувства – страхи, связанные с детством, с которыми я не знаю, как справиться. Когда я был маленьким, мы много орали, но никогда серьезно не говорили. Мой старик ругался с мамой, потом шел в паб и возвращался оттуда веселый, даже пел. Я думал, что паб, должно быть, замечательное место. Сигареты и спиртное были в нашем доме чем-то нормальным. Когда я не мог уснуть, папа давал мне бутылку пива. Так что очень долго алкоголь меня радовал. Я любил его, я отлично проводил время пьяным. Но потом все закончилось – все всегда заканчивается. Он перестал работать, но я все равно боялся и слышал голоса в голове, заставлявшие меня пить.
Он уже много раз рассказывал мне о голосах в голове. Я всегда думал, что это из-за наркотиков.
Говорят ли они с ним до сих пор, даже после того, как он все бросил?
– Ага. Тут штука вот в чем: это болезнь ума, тела и души, ты душевнобольной. И у меня нет выбора, кроме как смириться с этим, потому что когда я делаю то, что мне предлагают, голоса замолкают. Потому что у меня когда-то в голове был целый, сука, футбольный стадион. А еще я слишком импульсивен. Шэрон попросит бокальчик «Шато де Шобл*дь», и все, а для меня это или красненькое, или беленькое, и в результате на следующий день просыпаешься, обоссав постель. Сейчас я научился делать эти голоса тише. Мне кажется, во всем должен быть баланс. Не бывает хорошего без плохого, дня без ночи, света без тени. Инь и ян. Равновесие.
И что, он теперь чувствует себя более уравновешенным?
– Нет, нет! Я по-прежнему самый неуравновешенный е*анат из всех, кого ты можешь встретить. Но я работаю над собой. Это очень странный процесс, но вдруг… Не знаю, может быть, я просто вырос, или у меня наконец-то открылся в голове кран со здравым смыслом, но я теперь даже не злюсь, когда при мне пьют. Но зато я превратился в одного из этих невозможных бывших курильщиков. Говорят, что бывший курильщик еще хуже некурящего, и это правда. Я не выношу сигаретного дыма. К счастью, в Калифорнии сейчас нельзя курить даже, блин, в дымоходе. Но недавно я был в ресторане в Лондоне с Шэрон, и за соседним столом сидела женщина и курила одну за другой, прямо за едой. А потом смотрю – у нее уже целая сигара во рту! Шэрон такая: «Она, наверное, когда ложится спать, сует в п*зду курительную трубку!»
Ему уже за шестьдесят. Он ведь теперь может вообще не работать, если захочет, правильно?
– Ну, не совсем, потому что чем больше денег зарабатываешь, тем больше людей приходится нанимать, чтобы вести дела. У тебя внезапно появляется большой офис, охранники. А потом, тебе надо жить в Беверли-Хиллз… Нет, я, конечно, могу уйти на пенсию, но чем мне тогда заниматься-то, а? Таращиться в окно весь день? Собственно, то, чем я занимаюсь, и так трудно назвать работой…
Так что же теперь делать Оззи Осборну? У него есть какой-нибудь план на дальнейшую жизнь, или еще что-нибудь такое?
– «Осборны», слава богу, закончились, так что я, по крайней мере, смогу снова ходить по дому голый и пердеть, и никто не будет надо мной смеяться.
