Блабериды - [9]

Это отвращение к людям, которое я старался не проявлять слишком явно, было абсолютно ненормальным. Поиск нормального доводил до исступления. Стоило подумать о человеке и поискать в нем что-то настоящее, как вдруг появлялась характерная симптоматика, проступали усы и хищный рот…

Бесконечный водоворот мыслей говорил о том, что я, как и любой блаберид, не способен выйти за пределы круга.

Я стал ненавидеть окружающих, но не той ненавистью, которой мы ненавидим врагов, считая ее благородной. Я ненавидел их ненавистью, которой мы ненавидим близких родственников.

Человек не может испытывать отвращения к себе подобным. Не имеет права. Отвращение нужно давить, рвать с корнем, выжигать. С таким отвращением ты не жилец.

Я старался быть подчеркнуто доброжелательным или напротив высокомерно-отчужденным, но все равно отдалялся от людей, даже от близких.

— Привет. Как дела?

— Нормально.

Вялая улыбка. Взгляд наискосок. Нитевидный пульс уходящих шагов.

В конце концов желание встретиться с Братерским пересилило ноющий страх стать жертвой его новых уловок. В этом человеке жил дьявол — и я уже продался ему. И все же если кто-то способен меня понять, то он.

Я позвонил, и он охотно согласился встретиться. Место изменилось: теперь он выбрал ресторан «Миссия», расположенный на крыше торгово-развлекательного комплекса «Салют».

Мне сложно было начать разговор, а сам Братерский находился в приподнятом настроении, встретил меня по-приятельски и организовал богатый стол. Пока мы ели, он вел необременительную беседу обо всем, что приходило в голову. Он говорил много, и в какой-то момент я понял, что Братерский обладает поразительным искусством создания дымовых завес. Ничего из сказанного им о бизнесе, о дорогах, погоде и рыбалке не выдавало ни его собственных убеждений, ни его пристрастий, ни фактов его биографии. Братерский походил на человека, который пересказывает содержание увлекательного фильма про чужую жизнь.

Его хорошее расположение ко мне вселяло неустойчивую надежду. Я говорил мало и лишь о тех пустых темах, которые поднимал Братерский.

После ужина мы вышли на террасу «Миссии», которая располагалась над входом в торговый центр. Каскадом вниз уходили два яруса, на одном из которых была стоянка, на другом — парковая зона. Новостройки на горизонте выглядели хищными, как акулья пасть.

Братерский курил сигару и пил воду, потому что он всегда пил только воду.

— Сергей Михайлович, я на самом деле хотел с вами поговорить о другом, — начал я, и Братерский одобрительно кивнул. — Может, это глупо? Нет, я сам не уверен, что правильно все понимаю. Так совпало, что когда мы начали этот эксперимент… С блаберидами… Это стало влиять на меня.

Братерский показал рукой вниз. Там, несмотря на вечерний час, толпа людей стремилась ко входу в торговый комплекс, смешиваясь с толпой, выходящей из соседних проемов; эти два разнонаправленных движения создавали кишение.

— Что вы видите? Если без обиняков?

— Гнойник, — ответил я и закрыл лицо руками. Стыд опалил меня изнутри. Но я продолжил. — Я вижу гнойник, бессмысленную массу…

— Вам неприятно? — его голос стал жестче.

— Дело не в том, что неприятно. Это становится опасно. Отсюда уже один шаг до… знаете, так можно далеко зайти. Они мне противны, и сам я противен себе. Я испытываю…

— Конечно, испытываете, — прервал мучительный монолог Братерский. — Вы типичный блаберид, который осознал это.

— Я — блаберид?

Да, я знал это. Но Братерский мог бы сформулировать помягче.

— Вы журналист. Пожалуй, один из худших представителей семейства. Современные журналисты представляют собой смесь гонора, болезненного самолюбия и дилетантства, в общем, все качества блаберидов у них в избытке. Хуже только интеллектуалы и борцы за равенство.

Меня вдруг одолела обида за профессию, за своих коллег и особенно за себя.

Что знает обо мне этот чёрт Братерский? Что знает о людях, которым мои статьи помогали добиться справедливости? Что знает он о ночевках в неотапливаемых гостиницах? О дежурствах на морозе? Об угрозах, которые я получаю? Обо всем негативе, что пропускаю через себя каждый день?

Он мне не помощник. Обычная гнида.

— Вы слышите, сколько презрения в ваших словах? — сказал я с вызовом. — Ну а вы кто? Вот стоите тут и поплевываете сверху на весь мир, клеите ярлыки, проводите эксперименты. А себя, я так понимаю, выводите за скобки? Не боитесь? Нет, я не угрожаю, упаси бог связываться. Но так можно далеко зайти. Очень далеко. Пусть мы не соответствуем вашим идеалам, плевать. Мне лично плевать. Но не нужно тыкать меня носом.

Братерский стоял, облокотившись на перила, и щурился на красный закат. Мои слова не вывели его из равновесия, и это было оскорбительно.

— Перестаньте ныть, Максим. Вы как-то спрашивали, в чем практический смысл этого эксперимента? Вот вам практический смысл: блабериды начали осознавать себя, и некоторым из них — как вам — не понравилось их состояние. Они захотели выйти из него. Проблема в том, что они еще не знают куда. То, что в вас появилось отвращение — это неплохо.

— Отвращение к людям — это неплохо?

— Это пройдет. Точнее, вы можете это преодолеть. Отвращение — это ваш шанс преодолеть гравитацию общества. Ребенку, чтобы уйти из родительского дома, нужен скандал. Самые кровавые войны ведут страны, имеющие общие границы. Самыми жестокими мы бываем с теми, кто близок. Вы — блаберид, продукт своего окружения, и если в вас ожила потребность преодолеть это окружение, не думайте, что процесс будет безболезненным. Это лишь первая стадия. Социопатия.