Битвы за корону. Три Федора - [53]

– За то, что ратников его не побил, – начал перечислять Федор, – да за то, что Ходкевича с Сапегой без выкупа отпустил. А еще сказывал, что уговор твой с ним в силе и ежели кто из бояр твоему становлению на трон воспротивится, так он уже рать приготовил. Небольшую, всего в семь тысяч, зато отборную. А в конце сетовал, что не в силах подсобить покамест твоим сердешным делам. Мол, он, конечно, отписал эрцгерцогу Фердинанду, прося в твоем сватовстве не отказывать, но тот проведал, что ты в православие перешел. Зато ежели ты пообещаешь сызнова в латинство перекреститься, чтоб со своей невестой одной веры стать, тогда…, – он осекся и горько спросил: – Что ж ты творишь-то, княже? Я ить тебя за старшего брата держал, ты для меня был как…. Так почто сам все загубил?

Голос его дрожал от сдерживаемых рыданий. Я недоуменно всмотрелся в его лицо. Нет, не показалось. Действительно глаза увлажнились. Да и вообще, такая тоска в них проглядывает, словно он меня… даже не знаю, как сказать. Чуть ли не похоронил. А вот и слезинка выкатилась, побежав по левой щеке. И следом другая, по правой. Но Федор держался, вцепившись побелевшими пальцами в край стола.

– Молчишь? – горько осведомился он. – Выходит, нечего тебе сказать в оправдание.

– Мой отец советовал никогда не оправдываться. Друзьям это не нужно, а враги не поверят, – тихо произнес я. – Если бы мне принесли такую грамотку, я бы сразу решил, что она поддельная.

– Проверил, – мрачно кивнул он. – Печать подлинная, сличили. И сыскали ее не у кого-то – у твоего гвардейца, да в потайном месте, в шапке зашита. И пояли его простые порубежники, потому про злой умысел супротив тебя не поминай.

– А точно ли мой гвардеец? – усомнился я.

– Твой, твой, – подтвердил он. – Опознали-то его твои же людишки. Да не из простых он у тебя был – из тайных. Ондрюша Иванов, – и впился глазами в мое лицо.

– Верно, есть такой, – кивнул я. – Но мне таить нечего. Я его и впрямь посылал, но не к Сигизмунду. А впрочем, что я говорю, ты ж сам его слышал.

– Не слышал, – возразил он. – Яд он по пути принял. По грамотке токмо и выведал, для чего ты его посылал и откуда он ехал. Ну и у спутника его кой-что вызнали, – он криво ухмыльнулся. – Стало быть, сам признаешь, что он по твоей воле к цесарю австрийскому ездил. Хотя да, теперь-то, опосля такого ответа, – и он брезгливо, как дохлую гадюку, оттолкнул от себя грамотку, – глупо отказываться, а ты у нас не глупец. К тому ж порубежники у него под вторым днищем ларца и другую грамотку сыскали, от самого арцыгерцога Фердинанды, еще хужее. Так что, поведаешь остатнее, покаешься как на духу?

Последняя фраза прозвучала тихо, почти шепотом. Я прикусил губу. Начать объяснять, что пытался выбить клин клином и посылал своего доверенного человека на предварительные переговоры с австрийскими Габсбургами не с целью жениться самому? Но в моей-то грамоте говорилось иное.

– Эх, ведал бы ты, князь, какая боль у меня в груди…. Знаешь, я б тебе многое простил, ежели бы дружба… была. А ведь ты мною токмо попользовался. Да пускай бы мною одним, поверь, все равно б простил, но мне за сестрицу свою обидно.

И тут меня осенило. Ведь Мария Григорьевна должна помнить. Она ж сама настояла во избежание конфуза предложить подставного жениха.

– Думаю, чтобы я сейчас ни сказал, мои слова для тебя окажутся неубедительны, – пожал я плечами, – а потому спроси лучше свою матушку. Она о моем сватовстве доподлинно все знает.

Федор недоуменно уставился на меня.

– Матушка? – неуверенно переспросил он.

– Именно, – подтвердил я.

– Ладно, спрошу, – согласился он и с видимым облегчением вздохнул. – Может и впрямь ты…, – и вяло махнул рукой, давая понять, чтоб я уходил. – Завтра к вечеру заглянешь.

Я не спешил, прикидывая, рассказать вначале о моей затее самому или нет, но затем решил – не стоит. Еще обидится, узнав, что именно я был инициатором его сватовства к австриячке. Иное, если расскажет Мария Григорьевна. Тогда он решит, будто все придумала его матушка.

– Как повелишь, – кивнул я. – Но об одном предупреждаю заранее. Ты мне насчет оправданий на Малом совете напомнил, на которые я скорый. Знаешь, государь, терпения должно быть или много, или чтоб мало никому не показалось! Так вот у меня его было много, но кончилось, а потому завтра мало никому не покажется, ибо напраслин я больше терпеть не стану. Не хочешь крикунов унять, я их сам уйму.

– Твори что хотишь, – небрежно отмахнулся он, занятый своими мыслями.

– Вот и славно, – кивнул я. – Ты сказал – я услышал.

У себя на подворье я выдул вместо одной аж три чашки кофе, пока прикидывал и размышлял. Марина сдержала свое слово. Рогатин действительно оказалось две. Первая – обвинения в якобы предательстве, сговоре с Сигизмундом и моем злом умысле на царский трон, провались он пропадом. Вторая касалась моего отвратительного нравственного обличья.

Рогатин две, а мишка один. Какую ломать в первую очередь? О том и думал. Наконец пришел к выводу, что первую. Со второй у косолапого есть защитники, и не один. Точнее, не одна. Помимо Марии Григорьевны имеется и Галчонок. Стоит мне завести Федора в сарайчик, приспособленный под тренажерный зал, и велеть ей продемонстрировать пару приемов, как вопросы отпадут. Да что приемы, когда вполне хватит одного метания ножей, освоенного ею на уровне спецназовца – с двадцати метров вгоняет в щит все десять, из них не меньше семи-восьми в яблочко.