Битвы за корону. Три Федора - [159]

Кстати, я рассказал о «Долабе» слишком кратко, чтоб Кызы-Гирей прочувствовал, насколько блестяще написано, но оно поправимо. Пусть хан пожелает и я тотчас пошлю за переведенной на русский язык рукописью в Великий Новгород, дабы привезли драгоценный экземпляр этого творения. Нет, нет, никакого преувеличения, именно драгоценный, и во всех смыслах, в том числе и в буквальном, ибо я повелел лучшим на Руси переплетчикам не жалеть для обложки ни золота, ни серебра – творение-алмаз заслуживает соответствующего одеяния. Мда-а, очень жаль, что хан не научился читать по-русски, а то бы мог лично насладился этими мудрыми строками, ибо не зря у нас на Руси говорят: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать….

Про Великий Новгород я придумал на ходу, исходя из расчета, что задерживаться надолго хан не станет. А если и притормозил бы свой отъезд – не беда. Ко времени якобы возвращения гонца из Новгорода московские переписчики и переплетчики должны уложиться.

Слегка придя в себя от похвал, Кызы-Гирей вскользь и эдак небрежно заметил, что и ему как-то довелось читать некие творения этого автора, например «Роза и соловей», но он отчего-то не пришел в такой восторг, как я. Я возмущенно подскочил, благо, и с переводом этого стихотворения успел ознакомиться, и с жаром ринулся доказывать обратное. Попутно дал краткие, но превосходные характеристики и другим вещам Газайи. Например, заявил, что «Кофе и вино» я всегда читаю, садясь в своем кабинете с чашечкой кофе. И на мой взгляд чтение этой маленькой, но очаровательной вещицы, вдвое усиливает аромат божественного напитка. И вообще у Газайи….

Желаний в них знойный

Я вихрь узнаю,

И отдых спокойный

В счастливом краю,

Бенгальские розы,

Свет южных лучей,

Степные обозы,

Полет журавлей,

И грозный шум сечи,

И шепот струи…[56]

Перерывы в обсуждении творчества Газайи у нас за весь день и вечер произошли лишь дважды, и по весьма уважительным причинам. В первый раз я заикнулся, что мне надо бы на вечерню в церковь, да и самому хану пора разворачивать свой коврик, да поворачиваться к солнышку правым бочком, чтоб к Мекке лицом, ибо как мне кажется, пришло время для салята аль-асра[57].

Хан уважительно покосился на меня. Еще бы, такие знания у христианина – нечто с чем-то. Значит, не зря я конспектировал купцов-мусульман. Сгодились мне их знания.

Во второй раз произошла та же картина, но на сей раз я напомнил о саляте аль-магрибе[58] и в церковь не ходил.

О делах мы в тот день не говорили ни слова, полностью погрузившись в детальное обсуждение творчества Газайи, причем я выступал в качестве защитника, а хан взял на себя роль обвинителя. Правда, обвинителем он был весьма и весьма деликатным, да и на уступки мне шел охотно, после недолгих возражений признавая мою правоту: «Да, красиво звучит. Да, чувствуется мудрость. Да, талантливо написано. Согласен, такие строки достойны любого, даже самого великого мастера слова».

И как конечный итог из его уст прозвучало:

– Пусть будет по твоему, князь, ибо хороший гость ни в чем не должен перечить хозяину.

…Словом, повязал я хана этими восторженными отзывами о «неведомом» поэте. Накрепко повязал. В три морских узла – поди вырвись.

А на следующее утро пришел черед потолковать и о более приземленном….

Глава 41. С учетом взаимной выгоды

 Начал я с напоминания о своем обещании помочь ему избежать предсказанной в моем видении смерти. Кызы недоверчиво усмехнулся, но я заявил, что богу ни к чему посылать человеку видения из будущего, которые невозможно исправить. Зачем? Чтоб напугать? Но он добрый и любящий. Тогда получается, цель его иная – предупредить. А для наглядности напомнил про Годунова. Мол, я и его видел покойником, но он до сих пор жив, здоров и довольно-таки упитан.

– Можно сохранить себя от врага, удвоив осторожность, – буркнул хан. – Можно спастись от предательства, утроив ее, но как спастись от болезни, ниспосланной всемогущим?

– Напрасно ты так, – упрекнул я. – Помнится, в вашей священной книге аллах имеет девяносто девять имен и одно из них – аль-Мухеймин, означающее хранителя, попечителя и спасителя. Спасителя, – строго повторил я. – А еще вы называете его аль-Мумин, то есть Оберегающий или Дарующий защиту.

И опять хан, как и вчера, уважительно поглядел на меня, а я, мысленно помянув добрым словом купцов-мусульман, продолжил свою мысль. Мол, исходя из этих имен, сдается, аллах ниспослал мне видение, желая сохранить жизнь хана, ибо знал – я и предупрежу Кызы-Гирея, и расскажу ему, как избежать смерти. И сделал он это по просьбе твоего наставника Ибрахима бин Акмехмеда, справедливо именуемого при жизни татар шейх.

– Откуда тебе известно его имя? – насторожился он.

– Я слышал его в видении. Более того, сдается мне, именно он упросил аллаха послать мне это видение – истинный учитель даже после своей смерти старается помочь своему ученику.

– Но разве такое возможно?

– Хан часом не еретик? – хмыкнул я. – Насколько мне ведомо, и ваши и наши святые порою приходят на помощь людям. Да, делают они это редко, ибо предпочитают помогать людям достойным, а их в мире не так и много. А учитывая, что досточтимый Ибрахим бин Акмехмед еще при жизни достиг наивысшего уровня суфийской иерархии – «кутб-уль-актаб