Битвы за корону. Прекрасная полячка - [25]

тебе и твоим людишкам ровно до того часа, когда стрельцы сюда подойдут.

— И я их жду с нетерпением, — отозвался я. — Только ошибся ты, боярин. Придут они, чтоб вас вязать.

— Э нет, — не согласился Шуйский.

Я иронично хмыкнул, и он заторопился с пояснениями:

— Я к тому, что ныне к ним князь Голицын поехал уговариваться, а Василий Васильевич — баюн известный, живо подскажет, на какую сторону вставать. Стало быть, либо они за нас встанут, либо в стороне останутся, а нам и того довольно.

— И снова у тебя промашка, боярин, — возразил я. — Он к ним теперь поехал, а я со стрелецкими головами давно потолковал… о том да о сем.

Шуйский недоверчиво уставился на меня. Пришлось подтвердить:

— Да-да, имелось у меня время, не сомневайся. Я ж предусмотрительный, загодя стараюсь просчитать.

— А чего ж ты тогда тут сидишь, коль такой предусмотрительный? — криво усмехнувшись, поддел боярин.

— И на старуху бывает проруха. Никак не ожидал, что вас столь много соберется. Полагал, сотни две-три, не больше, а ты аж тысячу насобирал.

— Полторы, — буркнул он. — А скоро еще тыща добавится. Мы уже послали за ними… Потому все едино — возьмем вас. А про байки… Ты Василия Васильевича худо знаешь. Он их сколь хошь наплетет, да всяких разных, токмо слухать поспевай.

— Стрелецкие головы — не дураки, — парировал я. — Лучше скажи, откуда столь много народу взял, чем соблазнил?

— Ты нам и подсобил, — криво усмехнулся он. — Ты да Димитрий. Эва, чего Освященный Земский собор по твоей подсказке выдумал. Чтоб мы за каждого холопа подати платили. Да мало того, и за закладчиков раскошеливались. Это ж сущее разорение. А царь на то согласие дал.

Я молча кивнул, переваривая новость и досадуя на себя — мог бы и сам догадаться, дело-то нехитрое. Сработал Дмитрий-«ледокол». Одна беда — слишком много льда оказалось на его пути, потому и увяз.

— Так как насчет?.. — И Шуйский, не договорив, вопросительно уставился на меня.

— А никак, — заупрямился я. — Сдается, ты так ничего и не понял из моих слов. Тогда поясняю: это не мне надо думать о спасении своей жизни, а тебе. Поздновато, конечно, но, пока стрельцы не подошли, время есть.

— А на что тебе самому этот ляшский свистун сдался? — горько спросил он меня. — Али мыслишь, мне неведомо, сколь меж вами неладов приключалось? Сказывал мне как-то Лыков, яко он тебя, будучи в Путивле, к смертушке приговорил. Еще б чуток, и его казачки тебя бы беспременно на тот свет отправили. А в Серпухове я сам видоком был, яко он тебя в узилище саживал. Да и когда ты опосля учиненного побоища на Волге в Москву возвернулся, тож в Константино-Еленинскую башню угодил.

— Но не казнил, — напомнил я. — Как видишь, сижу перед тобой живой и здоровый.

— Не казнил, — протянул Василий Иванович. — Рад за тебя, от души рад. — Но в голосе, вопреки словам, чувствовалось такое огромное сожаление, что я чуть не рассмеялся, а он меж тем продолжал: — Да ведь оно, учитывая таковские его капризы, токмо до поры до времени. Сказывают, бог любит троицу. Выходит, на четвертый раз ты, как знать, можешь и не спастись. О том не помышлял?

— Больше такого не повторится, — отрезал я.

— Это он тебе, поди, сказывал? — усмехнулся Шуйский. — Дивно мне такое из твоих уст слышать. Вроде и умен ты, князь, эвон как лихо наши тайны выведал, а ему веришь. Нашел кому. У него ж семь пятниц на кажной седмице. Ныне он покамест к тебе с Годуновым и впрямь со всей душой, за Эстляндию благодарен, а ты погляди, что он далее, через месячишко запоет, когда про нее запамятует. А теперь сам посуди — стоит он того, чтоб ты за него кровь свою проливал да живота не щадил. Мы ведь все одно — вовнутрь пройдем, поверь, ибо нам теперь иной дорожки вперед вовсе нет.

— Как же нет? — удивился я. — А на плаху?

— То не дорожка, то крестный путь, — мрачно пробурчал боярин. — И не вперед, а вверх. Но тебе с того проку не будет, поверь. Нас не станет — иные сыщутся, а нет… Дмитрий же известный сумасброд, потому такого наколобродить может — вся Русь кровушкой умоется.

Вообще-то прогноз был верным, но не человеку, сидящему предо мной, выдавать такие предсказания, и я озлился. Виду не подал, но спросил без обиняков:

— И что предлагаешь? Стать таким, как ты, и предать доверившегося мне человека?

— Не предать, — покачал головой Шуйский. — С таким я бы к тебе не пришел. Ты, князь, хошь и в ином стане, но в подлости тебя и ворог не попрекнет. А вот перейти на нашу сторону — иное. Перейти и нас… возглавить. Ну до прибытия Федора Борисовича. А далее его на царство и посадим, потому как он не просто законный наследник, но ажно двойной — и батюшки свово, и Димитрия.

— И проку? Вы ж потом и Федора на тот свет отправите, — усмехнулся я.

— Грешно тебе, князь, такое сказывать, — строгим голосом сделал мне замечание боярин. — Нешто мы нехристи какие али душегубы? Молодой Годунов — царь хоть куда, а главное — православный он.

— И Дмитрий православный, — возразил я.

— Перекрестился он у ляхов в поганое латинство али нет, мне доподлинно неведомо, — честно признался Шуйский, — но ты призадумайся, с чего подле него попы ихние вьются и отчего он их прочь от себя не гонит, ась? То-то и оно. Да и иного довольно. Ты сам, князь, погляди, чего он творит-то. — И он принялся загибать пальцы, обстоятельно повествуя о многочисленных грехах последнего царя.