Битва за Фолкленды - [8]

Для британцев все дело лежит как бы в трех плоскостях. Во-первых, Британия выдвинула претензии на острова в 1765 г. и никогда не отказывалась от них. В 1833 г. Лондон приступил к активным действиям лишь с целью заполнить политический вакуум на островах. Довод не очень прочный, и известно о некой неуверенности в Министерстве иностранных дел, возникшей в связи с вновь выдвинутым в прошлом веке Аргентиной требованием о возвращении территории. Американский «нейтралитет» по вопросу суверенитета основывается на сходном фундаменте из сомнений, выраженных в 1947 г. в меморандуме Министерства иностранных дел США.

С момента перед Второй мировой войной британцы вступили на следующее поле дискуссии, уцепившись за доктрину права давности приобретения. В широком смысле его надо понимать так: длительный временной отрезок фактического владения дает основания для владения юридического. Право очевидно поддерживается фактом отсутствия попыток оспорить его со стороны мира в целом. Пусть другая сторона тоже претендует на территорию, данный момент не может аннулировать права владения. Применительно к международной юриспруденции все это не более чем заявление о том, что сила, оставшаяся без вызова длительный период, есть право. Существует единственный довод в поддержку такого толкования законности: если все государства решат обратиться к своим претензиям в пределах 150-летнего промежутка времени, когда бы они ни почувствовали в себе достаточно сил для этого, мир сделался бы куда более кровавым, чем теперь.

Самый сильный из доводов британцев — третий — основан на принципе самоопределения. Две трети местного населения островов страстно желает остаться с Британией. Уважение волеизъявления жителей в вопросах суверенитета закреплено решениями Организации Объединенных Наций и лежит в основе процессов деколонизации на протяжении десятилетий. Аргентинцы не согласны, ибо этак любое государство сможет захватить территорию другого, устроить там поселения, а потом требовать признания ее своей. И все же, несомненно, факт наличия островитян остается фактом, как и их свободно выраженная воля быть вместе с британцами. Все эти моменты доминировали на протяжении семнадцати лет переговоров по вопросу будущего островов.

***

Аргентина может, по крайней мере, утверждать, что ее претензии постоянны, и она никогда не дезавуировала их. Буэнос-Айрес возражал, когда в 1842 г. Британия официально объявила об установлении правления колониальной администрации на Фолклендских островах. В 1880-е годы, когда Аргентина занималась территориальными разборками с Чили на юге, она вновь подняла вопрос принадлежности островов. В 1908 г. Британия в одностороннем порядке заявила о своем суверенитете на необитаемые территории в ареале южнее Фолклендских островов. Южная Георгия, Южные Сандвичевы, Оркнейские и Шетландские острова и Земля Грэма — все были сгруппированы как зависимые территории Фолклендских островов. Аргентина, в свою очередь, отвечала, что данные земли, безусловно, принадлежат ей, в результате чего начался полувековой период бескровных распрей с участием британских, аргентинских и чилийских военных кораблей и партий ученых. Они отправлялись на юг водружать таблички, возводить постройки и испытывать решимость противной стороны, а потом сдавались и уходили под натиском отвратительных погодных условий.

К моменту окончания Второй мировой войны аргентинское правительство, британское Министерство иностранных дел, жители Фолклендских островов и британские ВМС медленно, но верно следовали курсом на столкновение, хотя начинали — по крайней мере многие — как друзья. В 1930-х годах Аргентина в коммерческом, если уж не в политическом смысле по-прежнему являлась частью империи Британии. По условиям пакта Рока-Рансимэна 1933 г. эта южноамериканская страна получила такие же условия реализации продуктов питания, как и новые доминионы Британского содружества наций. Широкомасштабная европейская иммиграция из Италии и Германии, а также из Испании начала ослаблять узы, связывавшие Аргентину с Британией. Аргентина гордилась почти исключительно европейским населением с лишь небольшой добавкой представителей негроидной расы или американских туземцев. Она предпочитала дистанцироваться от латиноамериканских соседей на севере, а в 1930 г. военный переворот влил в политику страны изрядную порцию национализма. Прогрессирующая экономика создавала промышленный фундамент и способствовала вызреванию соответствующих группировок по интересам. Аргентина была государством растущих ожиданий, деятельных профсоюзов и многообразных политических сил.

В Германии, Италии и Испании — «родных домах» десятков тысяч аргентинцев — такое общество породило феномен национал-социализма. Явлению этому понадобилось доброе десятилетие, чтобы полным цветом зацвести в Аргентине, но, начиная с 1945 г. и на протяжении трех десятилетий затем, полковник Хуан Перон и его последователи сумели выстроить здание этакого харизматического национализма. После смерти в 1974 г. Перона оставленное им наследие повлекло за собой едва ли не самую деструктивную в Южной Америке политическую вендетту — ожесточенную борьбу между аргентинскими «перонистами» и военными. Если говорить о драматичных персоналиях Фолклендской войны, несомненно, наиболее мрачной фигурой, стоявшей за решениями аргентинской хунты, являлся не кто иной, как Хуан Перон. Он стал этакой статуей командора для постановки «Дон Жуана» в режиссуре генерала Галтьери.