Битва за Берлин последнего штрафного батальона - [26]

– С фронтовым приветом, – буркнул живой и здоровый, но чумазый, как хрюшка, Борька Соломатин, падая напротив. – Странно, мужики, была у меня мысль, что сегодня повезет, но чтобы повезло настолько… Слышь, подполковник, оставишь покурить? Ты же помрешь, если выкуришь всю эту торпеду.

– А своего табачка нема, товарищ старший лейтенант? – неодобрительно покосился на него Слепокуров.

– Имеется, – тряхнул «окаменевшей» шевелюрой Борька. – Но тут как в сказке: табачок в кисете, кисет в мешочке, мешочек потерял, а чтобы его найти, нужна парочка бульдозеров. Да не жмоться, подполковник, чего жадный-то такой? Поделишься с товарищем, и все вернется сторицей… Мужики, смотрите, Кибальчик живой!

На парня было жалко смотреть. В ободранном обмундировании – кровь смешалась с грязью и облепила солдата с ног до головы, – он рылся в земляных завалах, тщась что-то найти. И, судя по блеску разума в глазах, еще не окончательно выжил из ума.

– Вторую портянку потерял? – вкрадчиво осведомился Соломатин. – Трагедия, конечно.

– Вещмешок свой ищу, – хрипло объяснил Кибальчик. – Он где-то здесь остался, я точно помню, а в нем фотка Ленкина – это девчонка моя в Омске, она же убьет меня, если я ее фотку потеряю…

– А-а, ну, ищи, – протянул Борька. – Если убьет, то это серьезно. Я вот тоже свой мешок потерял, только в нем нет никаких фоток, поэтому хрен с ним. Запасные портянки вот только жалко, их будет так не хватать…

– А у меня вот тоже есть фото моей супруги, – обрадованно вспомнил Слепокуров, зарылся в свой туго набитый мешок, извлек из него маленькую картонную коробочку, из коробочки хрустящий (явно трофейный) целлофановый мешочек, из мешочка – замызганное пожелтевшее фото с узорчатой бахромой, и хвастливо сунул Максиму под нос.

– Трактор какой-то, – пробормотал подошедший сзади Ситников – не поленился нагнуться и внимательно изучить предъявленный «документ эпохи».

– Сам ты трактор, – обиделся Слепокуров. – Это не трактор, это моя жена. Капитан, что вы вообще себе позволяете?

– Ты меня на дуэль еще вызови, – съязвил Ситников, грохаясь костлявой задницей о землю.

Солдата одолел кашель, он кашлял долго, с надрывом, отчего его физиономия окончательно побелела, а скулы выдались вперед и, казалось, вот-вот прорвут кожу.

– Ладно, подполковник, не обижайтесь, я шучу, – выдохнул наконец Ситников. – У вас достаточно миловидная супруга – и в горе, как говорится, и в радости… но только зря вы ей разрешали заниматься тяжелой атлетикой. Покурить, кстати, не оставите? Вы же помрете, подполковник, если выкурите эту вашу чудо-сигару…

Последними к компании присоединились молодой и стеснительный бывший лейтенант, а ныне – рядовой Хорьков, любитель поражать девушек охапками подснежников, и Бугаенко. Последний подволакивал ногу, уверяя, что попал в медвежий капкан – но сам при этом выглядел сносно и даже контролировал мимику лица. Хорьков за несколько часов совершенно поседел, что смотрелось дико вместе с его невинным детским личиком. Он двигался приторможенно, не сгибая спины, неуверенно прощупывал дорогу, прежде чем ступить.

– Байки травим? – улыбнулся Бугаенко, присаживаясь на корточки. – Картина «Отдых после боя».

– А такая есть? – засомневался Соломатин.

– Если нет, то будет, – пожал плечами Бугаенко. – Такая расхожая тема…

– Хорькову нужно сто грамм, – опасливо покосился на парня Ситников. – И ни в коем случае не давать ему зеркало.

– Я грязный? – забеспокоился Хорьков.

– Ты седой, – осторожно объяснил Максим.

– Вот черт… – Хорьков рухнул на колени и задумался, встряхнул головой. – А седину можно вывести?

– Конечно, – кивнул Борька. – Есть множество способов. Один из них – застрелиться. Остальные менее эффективны: можно наголо постричься, парик добыть или попросить свою девушку поделиться пергидролем… Но знаешь, седина тебе идет, Хорьков. Седина и шрамы украшают нашего брата. Ты просто роковой мужчина. Не знаю, как советские девушки, но все немки, когда мы войдем в Берлин, будут валяться у твоих ног.

– Да в гробу я видал этих немок, – поморщился Хорьков. – Они же все фашистки… Постойте, мужики, – сообразил он и принялся судорожно ощупывать лицо. – Так у меня, выходит, еще и шрамы выросли?

Двадцать второго апреля на совещании в ставке Гитлера решили снять 12-ю армию генерала Венка с Западного фронта и направить ее к Берлину. Внезапный маневр 12-й армии сильно удивил советское командование и заставил его понервничать. Но уже через несколько дней грамотный, владеющий ситуацией и полностью адекватный молодой генерал, любовно прозванный в войсках «папашей», потерпев неудачу под Потсдамом, повернул свои войска на восток и принялся пробиваться через бреши в советских позициях на соединение с окруженной армией Буссе. Гитлер рвал и метал в своем бункере, грозился расстрелять все командование вермахта, до последнего дня ждал прибытия Венка в Берлин, а в это время части 12-й армии вели бои на юге от столицы, пробиваясь к окруженным войскам 9-й армии. «Мне плевать на Берлин, на фюрера, на Третий рейх, доживающий последние дни, – заявил тогда Вальтер Венк. – Но я должен спасти наших людей от советского плена». 12-я армия дралась достойно, отдельные ее части пробились к Буссе. Согласно историческим материалам, благодаря усилиям 12-й армии из окружения вышли около 25 тысяч военнослужащих 9-й армии и почти четверть миллиона беженцев – подчиненные Венка не только защищали, но и кормили их. Остатки 9-й и 12-й армий в последних числах апреля сдадутся западным союзникам, и до конца своих дней генерал Венк будет считать, что с честью выполнил свой солдатский долг, что будет в общем-то похоже на правду.