Битва в пути - [5]

— Бабушка с крыши! — кондукторским голосом возвестила Лена.

Вошли мать Вальгана и Катя.

— Ты пришел? — сказала Катя Бахиреву. — А где же Рыжик?

— Как где? — удивился Дмитрий. — Рыжик с тобой! — Он выбежал из двери вслед за тобой!

— Он догнал меня у машины, но я не взял его… Я велел вернуться сейчас же к тебе!

Они помолчали. Потом она сказала так, словно губы ее с трудом отклеивались от зубов:

— Он не возвращался… Они смотрели друг на друга.

«Я уехал в семь… Сейчас около двух. — Мысли понеслись, теснясь, набегая… — Ему всегда надо быть в центре событий… На демонстрациях всегда пробьется к трибунам… Лоб юноши под копытом… Крик… Хорошо, что Катя не знает… Пока я там… он, может быть… Он так рвался к Сталину!.. Этот порыв и… и гибель?! Невозможно! За что?! Зачем?!»

Страшна была сама мысль о смерти сына. Если бы угроза утраты исходила от болезни, от воды, от огня, от злодейской руки, все было бы непереносимым горем для Бахирева, однако все бы могло как-то поместиться в сознании. Но гибель мальчика в эту ночь!.. Гибель в первом высоком порыве ребячьей души, в этом исполненном веры, безудержном стремлении к Сталину, воплощавшему для Рыжика все светлое, что есть на земле… Нести лучшему из людей лучшее в себе, метнуться, как мошка на призывный свет, и сгореть, не долетев…

Такая гибель представлялась Бахиреву не только непереносимой, но и чудовищной, не вмещавшейся в мозгу. От нее веяло дыханием предательства, злодеянием, проникнувшим в святое святых… И все на миг отступило…

Только любимое мальчишеское лицо с горячим, открытым и доверчивым взглядом да тот юношеский, живой и теплый лоб под копытами…

Дмитрий чуть не стонал вслух: «Бежать! Найти!». — Пойдем! — сказал он жене.

— Куда? — Вальган властно схватил его за плечо. — Куда вы, безумные? Ну что можно найти в этих толпах? Звоните! Сперва в милицию… — Он придвинул телефон, дал телефонную книжку.

Дмитрий позвонил в милицию.

— Потерялся мальчик… Вы бы запомнили. Он очень рыжий. Такой, совсем огненный… Его нельзя не заметить… Его нельзя не запомнить…

Дмитрия поразило, что звонок его приняли без удивления, без излишних вопросов.

— Записали… Проверим…. Сообщим…

Ответ звучал с такой торопливой деловитостью, словно подобное было в порядке вещей в эту ночь!

Другие отделения милиции. Институт Склифосовского. Больницы. Поликлиники. Номер за номером. Звонок за звонком…

Охрипшим голосом Дмитрий твердил все те же слова:

— Он очень рыжий… Совсем огненный… Его нельзя не заметить! Он очень рыжий… Его нельзя не запомнить…

И в ответ все та же пугающая, обыденная деловитость:

— Проверим… Сообщим… Ждите…

Наконец он положил влажную трубку. Лицо, спина его были мокры.

— С ним ничего не может случиться. Все мы были мальчишками. Он вот-вот объявится, — твердил Вальган. Он уже не говорил о величии жизни и смерти.

Катя сидела, крепко держась обеими руками за край стола.

Дмитрий подумал: сейчас надо вдвоем с Катей! Нет! Как и о чем сейчас говорить? Говорить страшно..

Что делать? Ехать? Искать?

— Я пойду… Я выйду…

Он вышел на улицу. Жена молча следовала за ним.

Толпы народа шли и шли. В давке и в темноте невозможно было разглядеть даже тех, кто находился в трех шагах.

— Может быть, уже позвонили? — сказала жена. — . Может быть, сейчас звонят?

Бегом, боясь опоздать к звонку, они побежали обратно. Звонка не было. Они сели у телефона.

Все события этой невероятной и стремительной ночи отступили перед одним — перед исчезновением мальчика. Кто-то двигался и суетился вокруг. Кондукторский голос возвестил:

— Кушать подано!

Седая старушка с горячими глазами Вальгана жалостливо и нерешительно уговаривала:

— Прибежит. Найдется… Вы перекусите. Наволновались. Устали…

Приторно запахло жареным мясом. Кто-то ел; от запаха и вида еды Дмитрий почувствовал противную сладость тошноты.

Все окружающее было далеким и неразличимым, и только один предмет приобрел необыкновенную величину и весомость — телефонный аппарат. Никогда раньше Дмитрий не видел с такой отчетливостью горбящейся телефонной трубки, темной пирамидальной поверхности с белым венцом циферблата, черного провода, змеящегося по зеленому сукну стола. Он ждал звонка с секунды на секунду, и все же звонок прозвучал неожиданно и резко, как набат.

Дмитрий, кинулся к телефону. Трубка ткнулась в щеку, потом в висок и наконец прильнула к уху.

— Слушаю! Я слушаю!

Осипший мужской голос надрывно прокричал издалека:

— Погрузили в ящики!.

— Что, что, что?

На мгновение мелькнула сумасшедшая мысль о том, что Рыжик — уже неодушевленное тело, что уже можно погрузить его в какой-то ящик. Все уже казалось возможным и вероятным.

— Ящик парникового стекла сейчас погрузили, а олифы нет — сипел голос.

— Что олифа? Какая олифа?

— Василь Сергеич? Нету олифы, говорю. Заменяю… — Ошиблись номером.

Он положил трубку.

— Господи Иисусе! — сказала бабушка и подала Кате стакан с водой.

Дмитрий то и дело смотрел на часы. Время не текло, оно едва сочилось сквозь гущу напряженных мыслей и чувств. Секунды, набитые ожиданием, страхом, надеждами, громоздящимися друг на друга мыслями, становились протяженными и весомыми. Ему казалось, что минула целая ночь, но прошло лишь двадцать минут, когда в незапертую дверь вошел Рыжик. Его привел незнакомый, худой, бритый старик в очках.