Битва пророков - [2]

Любопытство сильнее смерти

– Бизон, Бизон, я борт-34, жду цель и инструкции…

– Беловски, как полет?

– Все в норме, сэр. Куда слетаем?

– Беловски, я сам толком ничего не знаю. В океане что-то случилось, идет гигантская волна. Нам приказано лететь навстречу, снять ее параметры и проследить за ней вплоть до контакта волны с нашими кораблями.

– Сэр, а где остальные?

– Не знаю, у них свои инструкции. После ночных полетов многие не заправлены, в баках оставалось мало топлива. Наверное, они покружат над «Клинтоном». Им больше некуда лететь. Все, Беловски, продолжай молиться, меня вызывает Кэп. До связи!

– Есть молиться, сэр!

Майкл осмотрелся по сторонам, мощное красное солнце вставало справа на востоке. Он трижды на него перекрестился, потом перекрестил пространство впереди самолета. Страха не было. Хотя было ощущение надвигающейся опасности. Но эта опасность не казалась реальной. Он много раз бывал в опасных ситуациях, был на волоске от смерти, но какая-то уверенность в себе, доходящая порой до наглости, всегда подсказывала ему, что и на этот раз все обойдется, что и это еще не конец, что он еще узнает, увидит, чем все закончится. В самые страшные минуты, когда все окружающие забивались от ужаса в углы, втирались в асфальт, в пыль, когда тело у нормального человека отказывалось слушаться, а сознание сжималось в жалкую трепещущую мышь, ожидающую удара молнии, – именно в такие минуты у него просыпалось желание узнать развязку сюжета, как в захватывающем фильме или книге. И это неуместное в таких ситуациях любопытство, пробуждало в нем чисто зрительское отношение к реальности. И оно было сильнее страха.

Но сейчас к любопытству неприятно цеплялось какое-то новое ощущение. Майкл умел прислушиваться к своим чувствам и часто это делал. Более того, в своей жизни он руководствовался именно интуицией, какими-то обрывочными, неосознанными импульсами, исходящими неизвестно откуда, а не разумом. За это он прослыл чудаком и немного чокнутым, или просто «рашн крейзи».

Вот и сейчас он старался понять: что же это за новое ощущение смутной, тоскливой тревоги появилось у него? Неужели это и есть ощущение скорой смерти? Ведь он так часто слышал рассказы о военных летчиках, которые не возвращались из полета. Практически все они предчувствовали свою гибель. Неужели это ОНО и есть?

Смерти он не боялся. Он боялся продолжения жизненного действа без него. Еще в детстве, когда он впервые узнал о том, что люди могут умереть, вернее, не узнал, а осознал, он с ужасом подумал: «Как же так, ВСЕ в мире продолжится, но без меня! Я не увижу, каким вырастет щенок, подаренный ему отцом на день рождения, чем закончится сказка, которую перед сном читала ему мама, каким, и кем, в конце концов, станет он сам, Мишка Беловский!» И это было страшно! Это был детский ужас! В душе закипала буря негодования и обиды на всех, кто может остаться жить без него. Это было похоже на предательство. Он смотрел на близких и любимых ему людей и представлял их, живущих, смеющихся, счастливых, и все это без него, и это выглядело возмутительно подло с их стороны! Подло со стороны всей жизни по отношению к нему. В таких случаях Мишке сильно хотелось плакать. Но он понимал, что плакать не нужно, потому что его никто не поймет, потому что его никто не предавал, что он это сам выдумал, что он еще не умер и совсем не собирается пока умирать. Но обида все равно почему-то была. Даже гипотетическая возможность того, что он есть и вдруг его не станет, что он просто исчезнет, была обидной, непонятной, противоестественной и несправедливой.

Благо, что подобные мысли тогда посещали Мишку редко, а то бы он вырос шизофреником. Позже, когда они оформились в какую-никакую религиозность, вначале весьма абстрактную и легкомысленную, а потом, когда он повзрослел, и более осмысленную, они перестали быть обидными. Они переродились, как это принято называть, в философское отношение к смерти. Видимо, такое отношение и научило его смотреть на собственную жизнь и на все, что с ней происходит, как бы со стороны.

Тем более что сама жизнь для Майкла давно уже перестала быть интересной. Он не строил планов на будущее, не думал о прошлом. Оно не было ему дорогим. Он его помнил, конечно, но практически не вспоминал, не переживал приятные минуты и не страдал от неудач. Он рано пресытился, рано добился всего того, чего другие алчут всю жизнь, ради чего рвут жилы.

Видимо, поэтому он и стал военным летчиком, видимо, поэтому его ничего на войне не пугало. В бою он мог позволить себе любое безумие, как в компьютерной игре, где игрок не имеет страха и жалости к себе. Где ему безразлична собственная судьба, потому что в любой момент миссию можно переиграть или просто, без лишней литературщины плюнуть на саму игру и пойти плевать в потолок. Единственное, что удерживало от такого варианта, – это любопытство: что же будет дальше? Причем это любопытство простиралось не только на конкретную ситуацию с данным юнитом по имени Майкл, но и на глобальное развитие событий, на всю историю в целом.

Что же будет дальше?

Но он понимал, что это любопытство ничего не стоит и в случае смерти исчезнет и не будет мучить его. Как не будут мучить и голод, и жажда, и прочие желания. Поэтому он ровным счетом ничего не потеряет, не досмотрев данный сюжет. Но любопытство часто проявляло себя в более извращенной форме, оно начинало интересоваться тем, что же будет в том случае, если он все-таки умрет. Действительно ли ему уже станет все равно, чем кончится эта пьеска, или будут сожаления? Или, может быть, он ее все-таки досмотрит, но уже с небес или из другого измерения, как утверждают фантасты? Вроде бы и тут любопытно пожить, и там интересно.