Битва на Калке. Пока летит стрела - [6]

После той зимы весна пришла сухая, и много в городе пожаров было. Их Прусский конец почти весь сгорел, а в нём сгорела и кузня отцовская, и дом родной, и мать с обеими сестрёнками. Как Иван тогда умом не тронулся — до сих пор не понимал. Отлежался в беспамятстве у Малафея, да после помаленьку снова за работу принялся. Несмотря на его горе, хозяин долга Ивану простить не захотел. А если рассудить, так зачем свобода? Идти-то некуда.

Иван лежал, засыпая постепенно, чувствуя, как слёзы текут по лицу. От воспоминаний даже есть больше не хотелось. Он вдруг подумал, что плачет о своих близких без прежней горечи. Может быть, оттого, что горе притупилось, а может, потому, что сам вроде как помер или уже причислил себя к мёртвым. Хотя ещё двигался и дышал. Сон пришёл как всегда незаметно, и он больше ни о чём не думал в ту ночь.

Утром Иван по привычке отправился к хозяину — спросить насчёт указаний. Стучал, но Малафей не отзывался. Тогда Иван сходил за топором и к полудню сумел взломать дверь в хозяйскую горницу.

Малафея он нашёл мёртвым, лежащим на полу. И не удивился, словно дело было самое обыкновенное. Надо бы позвать кого-нибудь, вяло думал Иван, разглядывая труп. Старух каких-нибудь, чтобы обмыли. Попа позвать. Да о чём это я? Нету теперь никаких старух, и поп ни к кому не ходит. А то и сам помер.

Остаток дня Иван посвятил розыскам съестного. Нашёл крупный сухарь, от которого сразу отгрыз немалую часть. Про этот сухарь, наверное, Малафей забыл, что он есть. В поисках вкусных свечных огарков полез за божницу и там неожиданно отыскал тугую связочку грамот.

Среди них была и та самая. Больше не испытывая уколов совести, Иван сжёг её у себя в избушке. У Малафея уже дня два было не топлено, а возиться с разжиганием огня не хотелось.

Смерть Малафея и нежданная свобода придали Ивану сил, он ощутил себя бодрым, словно покушал чего-то сытного. И голова заработала непривычно ясно. Так вдруг Ивану жить захотелось — просто моченьки нет! И решил, что хватит ему сидеть здесь и помирать бессмысленно.

Уходить надо из города. И не к Торжку, где новгородцев ловят и в ямы сажают, а в закатную сторону, к Литве. Там жизнь. Чужая, непонятная, а всё же — живая жизнь. Хотя бы и в рабах у литовца быть, но только не трупом валяться посреди двора.

Весь остаток дня Иван, что-то от возбуждения мыча себе под нос, собирался в дальнюю дорогу. В Малафеевом доме он был теперь сам хозяин и без колебаний перерыл его весь, ища одежду получше и чего-нибудь ценного в запас. Вечером нагрел воды и хорошо помылся.

Назавтра с утра Иван ушёл.

Глава 3

Ох и муторно было на душе у князя Ярослава Всеволодовича! А ещё и зуб, проклятый, коренной, тот, что слева, разболелся — ну совсем не ко времени. Сейчас бы позвать Лобана, воеводу своего и советника, да вместе с ним подумать, как жить дальше. А тут зуб. Болит, дёргает, да так, что не только в голове — в пятках отдаётся.

   — Эй, там? — позвал Ярослав, улучив промежуток между двумя вспышками отемняющей зрение боли.

Зашуршало — и в покои, меж занавесями бархатными, просунулась угодливая мордочка мальчишки... как бишь его? А, ладно, и без прозвища хорош будет.

   — Лобана мне позови, ты, чучело, — прохрипел Ярослав. — Да живо, живо!

Мальчишка исчез, занавесь колыхнулась и успокоилась, а боль зубная, будто только этого и ждала, полыхнула со всей безжалостной силой. У-у-у!

В круглом зеркале венецианской работы князь видел своё искажённое мукой и отвращением лицо. Вот поди ж ты — и силён, и знатен от Бога, и богат, казню и милую кого хочу, а страдаю от низкого недуга, каковым только смерды и должны маяться... Всю душу вымотало... Пополоскать, что ли? Лекаревой водицей. Полоскал уж, а что толку?

Не зря сказано: одна беда другую за собой тащит. Намедни узнал князь Ярослав — от гонца, надёжного человека — что родной тесть, князь Мстислав Мстиславич, идёт к Новгороду. А что это может означать? Известно что. Ярославу рассказали об этой напасти за ужином, он как раз жевал что-то, да как жевнёт этим ненадёжным зубом! Так натревожил, так натревожил! До сих пор не успокаивается.

Застучали шаги, и в покои громко вошёл Лобан, как всегда, щегольски одетый и готовый на всё. Он знал, как надо к князю подходить, — иной раз и неслышно, а теперь вот нарочно топал.

   — Тут я, господин.

   — Ммм-гу, — промычал Ярослав.

   — Болит? — участливо спросил Лобан. — Так я грека позову? Он мигом.

Лекаря этого, грека, вчера Ярослав прогнал от себя с побоями и руганью. Разгневался на его лекарскую беспомощность. Что же ты за лекарь, если зуба не можешь у князя вылечить, а сразу дёргать хочешь? Пошёл вон! На самом деле Ярославу просто страшно было вообразить, как это в болящий рот полезут с этими огромными железными клещами, что грек держал в руке.

   — Так позову? — настаивал Лобан. — Ты, княже, не сомневайся, он ловко зубы вытаскивает. Враз готово! А то что ж такие муки терпеть? А?

Ярослав сделал вид, что раздумывает, потом, дозволяя, махнул рукой и тотчас опять схватился за щёку. Пронзило.

   — Давай! Давай грека! — заорал он. — Чего стоишь как пень? Мигом!

Лекарь, как оказалось, находился уже здесь, у входа в покои. Сладко улыбаясь, низко кланяясь, ласково пришёптывая, мелко семеня, приблизился. Мягкие, нежные пальцы коснулись Князева затылка, приглашая откинуть голову на высокую спинку стула. Сбоку тут же появился мальчишка давешний с чашею тёплой воды и белоснежным утиральником. Ярослав, чувствуя, как дрожат ноги и холодеет пузо, открыл рот пошире и закрыл глаза.