Битва на Калке. Пока летит стрела - [151]

Время шло, а князья не показывались. И монголы, кажется, успокоились уже на сегодня — подъехавший недавно полк вновь сел на коней и уехал, скрылся за недалёким холмом, исчез из виду. Опять, поди, отправился ловить беглецов, помоги им Царица Небесная! Может, хоть кто-нибудь доберётся до дому, расскажет там про нас.

   — Едет! Едет!

Кричал молодой парнишка с перевязанной рукой. Ею он и показывал в сторону монгольского становища. Все сразу кинулись смотреть.

С той стороны ехал одинокий всадник.

Даже отсюда, издалека, было видно, что это не монгол: окладистая чёрная борода выдавала в нём русского. Он и на коне сидел по-русски. Махал обеими руками, показывая, что оружия при нём нет, и прибывает он для переговоров.

Позвали князя Мстислава Романовича. Тот, недовольный, вышел из палатки, приблизился к стене, посмотрел.

   — Да это, кажись, тот самый. Ну, друг ихний! — сказал князь громко, чтобы всем слышно было. — Начальник над вольными людьми здешними. Над сволочью то есть. Как бишь его зовут? Плоскиня!

Мстислав Романович вспомнил про Удалого, который не позволил убить тогда второе монгольское посольство. Почему-то Мстиславу Романовичу сейчас казалось, что именно он зарубил бы тогда этого Плоскиню, которого свои бродники тоже зовут Удалым. И рука бы не дрогнула!

Тем временем монгольский посланник уже спешился и стоял перед дебрью, в которой запуталось несколько десятков мёртвых тел. Он широко улыбался, делал приветственные знаки руками. И в тот раз вёл себя нагло, а сейчас стоял весь такой ласковый, что так и хотелось рубануть мечом по плоской роже.

Впрочем, любопытно будет узнать, зачем он пришёл. Вообще-то послы всегда предлагают жизнь вместо смерти. А жить всё-таки хочется, несмотря на пожилой возраст, хочется куда больше, чем в юности! Мстислав Романович глядел на Плоскиню и всем телом ощущал эту жгучую жажду жизни, твёрдо зная, что спасаться любой ценой не станет — честь не позволит.

Плоскиня всё махал руками, звал.

Тогда Мстислав Романович велел своим людям провести его через дебрь и представить для допроса. Да глаза завязать гаду! Не то разнюхает чего не надо. Несколько дружинников кинулись и привели его с завязанными белой тряпицей глазами. Толпа народа окружила их плотным кольцом. Князь сел на принесённый из палатки стул, вперил в Плоскиню гневный взор.

   — Говори, зачем пришёл! — Мстиславу Романовичу не хотелось даже и тени страха за свою жизнь показывать этому переметнику.

   — А, так ты, князь, узнал меня? — обрадовался Плоскиня. — И я тебя помню. Вот — снова к тебе пришёл с поручением!

   — Гад ты ползучий! — гневно произнёс Мстислав Романович. — Погляди, сколько беды нам твои монголы наделали! А ты, русский, служишь им! Платят они тебе, что ли?

   — Ой-ой-ой, — сразу затуманился Плоскиня. — Правильно ты, князь, говоришь. Такое горе, такое горе, что и сказать нельзя.

И, тут же забыв про горе, продолжил:

   — А я что вам говорил давеча? С ними надо в дружбе жить, с монголами-то. Вы же так их рассердили! Уж так рассердили! Беда просто!

   — Это ещё что! — надменно проговорил Мстислав Романович. — Мы их не так ещё рассердим, погоди! А ты чего пришёл-то? — спросил он, стараясь, чтобы Плоскиня не догадался, как может хотеться человеку жить, даже когда гордость обязывает его умереть.

   — Так я опять с тем же самым! — оживился Плоскиня под своей повязкой. — Велено тебе передать, княже, что хотят отпустить и тебя, и дружину твою!

Радость толкнулась в сердце Мстислава Романовича. Однако виду он не подал, сидел по-прежнему неподвижно и не обратил внимания на возбуждённо-недоверчивый гул, что прошёл по его войску. Подумалось только: а вот Удалой — обрадовался бы он, если бы враги ему жизнь подарили? Что бы он сделал?

Плоскиня между тем говорил не останавливаясь:

   — Уж они тебя, князь, уважают — просто сил нет! Понравился ты им. Они, монголы-то, любят, когда с ними отважно. Это у них, слышь-ка, — он понизил голос, словно сообщал нечто секретное и ценное, — за самую большую честь почитается, если кто отважный. Ну! Что ты! Страсть как любят. Если храбрый — они не глядят, какого рода, знатного или низкого, к примеру. Могут и темником поставить. А ты, князь, уж очень им понравился.

Мстислав Романович напряжённо думал, но старался, чтобы при этом на лице не отражались его думы. Слабо верилось монгольскому прихвостню. А даже если отпустят, каково будет возвращаться домой? Что это, — спросят, — всех князей, значит, побили, а ты, стало быть, один уцелел и своих людей сберёг? Отсиделся где-то?

Впрочем, эта мысль была невнятной. Никто так не спросит великого князя Киевского. А самая могучая мысль, которая всё громче звучала в мозгу, была: жить! Жить!

Он не был трусом, князь Мстислав Романович. Если бы монголы продолжили попытки взять приступом его холм, он отбивался бы, пока хватало сил. Он погиб бы, но не побежал и не сдался. А если тебе не хочется умирать, то это не значит, что ты — трус. Никому не хочется.

   — Отпустят, говоришь? — переспросил Мстислав Романович, оборвав поток слов неожиданного посланца. — И меня с князьями, и войско моё? Я без войска отсюда не уйду!