Бирюзовые серьги богини - [27]

В каньоне дул свежий ветер, чувствовалась близость воды. Конь под Ишбулатом встрепенулся, люди тоже оживились, предвкушая долгожданный отдых в прохладе. И тут сверху посыпались мелкие камешки, и раздался звонкий голос.

— Ишбулат, остановись!

Ишбулат натянул повод и, как и его конь, недовольно задрал голову, осматривая верх каньона. Тансылу стояла у самого края пропасти. Ее фигурка закрывала собой солнце, но лучи огибали тоненькую девушку, создавая вокруг нее сияющий ореол и слепя глаза смотрящим снизу.

— Ты предал меня, Ишбулат! Ты предал своего брата, моего отца и вождя нашего племени! Ты нарушил обещание выполнить последнюю волю моей матери! Ты должен покинуть племя, если хочешь жить!

Ишбулат, не шевелясь, просмотрел края стен каньона. Никого не заметив, он приосанился и приказал воинам:

— Подстрелите ее!

Не успел один из них поднять лук, как упал замертво: стрела Аязгула со свистом вонзилась в его грудь.

Конь под Ишбулатом заплясал. Все воины заметались, растерявшись. Женщины запричитали, прижимая к себе малолетних детей.

— Воины! — снова раздался голос Тансылу. — Вы можете присоединиться к моему войску и жить в своем племени, как и раньше, и служить мне и моему мужу Аязгулу, как раньше служили моему отцу Таргитаю и его жене.

Тревожный шепот прокатился в рядах воинов, следующих с Ишбулатом. А на краю каньона с двух сторон выстроились воины Тансылу.

— Не слушайте ее! Я — ваш вождь! — Ишбулат пытался перекричать девчонку.

— Самозванец ты, Ишбулат, а не вождь, — раздался сверху спокойный мужской голос. Старший воин, первым присягнувший Тансылу, обратился к своим собратьям: — Воины, слушайте! Я, Кудайберды, говорю вам — оставьте предателя и идите к нам. Идите вместе с семьями и добром. А ты, Ишбулат, уходи назад. Тебе нет места среди нас! А не уйдешь, погибнешь! Тебе из каньона не выйти, есть только одна дорога — назад!

— Прошу вас, муж, поверните коня! — взмолилась женщина, припав к ноге Ишбулата. — Подумайте о своих детях!

Ишбулат бросил на жену полный презрения взгляд, который смягчился, скользнув по трем малышам, что стояли за матерью. Воины отошли от своего предводителя, уводя за собой свои семьи. Ишбулат понял, что проиграл. Его щека нервно дернулась, и он процедил сквозь зубы, разворачивая коня:

— Ничего, еще пожалеете…

Забрав нехитрый скарб, уместившийся на двух лошадях, семья Ишбулата покинула племя, подчинившись воле той, жизнь которой еще день назад висела на волоске.

Отблески костра проникали в шатер — не такой широкий, как юрта, но достаточно просторный для того, чтобы два человека могли спать в нем, не касаясь друг друга. Аязгул лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к дыханию Тансылу.

«Нет, она не спит». Мужчину тяготило такое близкое соседство с любимой женщиной, но он помнил свою клятву и боролся с желанием, отгоняя мысли о ласках и нежности. Но на то они и мысли — как избавиться от того, о чем мечтаешь каждую ночь?!

— Тансылу… ты спишь?

— Нет.

— Почему?

— Я думаю.

Тансылу приподнялась с кошмы. Ее косы расплелись и накрыли спину, как крылья ворона. Аязгул сглотнул, потянулся рукой к светлеющей рубахе Тансылу, под которой дышало свежестью молодое красивое тело. Но острие кинжала легло на горло.

— Аязгул, вот, что я хочу сказать: я перережу тебе горло, как Ульмасу, если ты еще раз осмелишься встать передо мной. Я — вождь! Не ты. Запомни это, Аязгул.

Он не сразу понял, о чем она сказала. Но явно не о его намерениях сейчас. Но на всякий случай согласился. А Тансылу, спрятав кинжал, спросила:

— Как ты думаешь, куда поехал Ишбулат?

Аязгул тоже сел.

— К Бурагнулу. Их теперь объединяет одно — злоба и жажда мести.

— Вот и я думаю о том же. Ишбулат хорошо знает путь к нашим стойбищам. День-два и сюда может прийти войско.

— Наши воины не спят.

— Этого мало. Нам надо уходить, уводить стада, людей. А здесь устроить засаду. Если мы не покончим с Бурангулом, он покончит со мной!

Аязгул натянул сапоги, встал, накинул халат.

— Ты куда? — Тансылу насторожилась.

— Скажу, чтобы с рассветом отправились за старшинами всех отрядов. Соберем совет. Будем решать. За горами есть хорошая долина, никем не занята. Я сам видел, когда поднимался на хребет Черных гор, с бродячими людьми разговаривал. Говорят, травы много, места много, отдельные семьи живут, племен нет.

— Пошли туда охотников, пусть сами все разузнают. Назад в старый кишлак[14] возвращаться нельзя. Если в той долине, о которой ты говоришь, можно зимовать, то туда и пойдем. И надо торопиться: до холодов осталось мало времени, ветер уже сильный дует, дожди зачастили.

Аязгул наклонился, отдернул войлочный полог, задержался на миг.

— Спи, Тансылу, до рассвета еще есть время, спи. Ни о чем не беспокойся.

Тансылу свернулась клубочком, обхватив ноги. Как хорошо, что у нее есть Аязгул, подумала она и улыбнулась. Да, за его спиной было безопасно. Но Тансылу не хотела стать слабой, зависимой во всем даже от преданного друга. Не такой вождь нужен племени! Пусть Аязгул охраняет ее с тылу, а воины смотрят ей в глаза и слушают ее приказания, а не ее мужа! Мужа… Что-то странное ощущала Тансылу, когда произносила это слово теперь. Не то, что раньше, когда за ним всплывал отвратительный образ Ульмаса, или еще раньше, когда оно в ее воображении было сродни слову «вождь». А лежа рядом с Аязгулом каждую ночь, она слышала его прерывистое дыхание и необычное сосущее ощущение, томление во всем теле, и это не давало ей сомкнуть глаза. Не было рядом матери, не было у Тансылу и подруг, и никого из женщин не могла она расспросить о том, что с ней происходит. Так и боролась с собой, делая вид, что только дела племени заботят ее. Хотя, да, так оно и есть, сейчас решается судьба не только ее самой, но и всего племени. Останутся ли они свободными и вольными делать то, что хотят, или подчинятся Бурангулу, станут его рабами, познают месть Ишбулата, который не простит никого, кто его предал?..