Биробиджанцы на Амуре - [2]

Хася ударила себя по бедрам:

— Как он вам нравится, этот хозяин?

Она посмотрела в окно, последила, как он побежал вниз, к фермам, как развинченным и неуверенным шагом шел с сопки, и невеселая мысль мелькнула у нее в голове; «Какой-то он рассеянный, еще напутает бог знает чего».

Хася недовольно пожала плечами и отошла от окна.

Подойдя к сопке со стороны, ведущей к конюшне, Лейбман вдруг остановился. «Зачем я иду сюда? — спросил он себя. — И здесь, пожалуй, люди устроят мне такую же встречу, как Хася на кухне». Он хотел уже повернуть обратно, но что-то потянуло его к лошадям; «А вдруг удастся запрячь?»

Спокойно, совсем не по своему обыкновению, Лейбман отворил дверь и осторожно заглянул в конюшню. Лошади, почуяв человека, повернули головы и от обращенных на него лошадиных глаз Лейбману сделалось не по себе. Он вошел в хлев. Лошади следили за ним и шевелили ноздрями. Перед ними были пустые кормушки. Лейбман подошел к лошадям, ощупал их опавшие бока и направился к выходу. Он как-то странно щурил глаза и виновато вертел шапку: «Вот так история, хоть сам запрягайся в воз!»

На пороге он наткнулся на Мотеля. Конюх шел с мешком за плечами. Немного растерявшись, он сердито скинул мешок на пол. Почуяв что-то неладное, Лейбман подошел к нему и крикнул:

— Погоди, Мотель! Что ты делаешь? Что у тебя в мешке? — Он схватил Мотеля за рукав, но тот вырвался:

— Оставь! Лошади! — Он снова поднял мешок и, тяжело дыша, стал насыпать муку в кормушки.

Опорожнив мешок. Мотель кинул его Лейбману и прокричал;

— Нате! Болячка им, о лошадях не заботятся! Биробиджанские дожди проглядели! — Он тяжело дышал и рукавом вытирал лицо.

— Где ты муку взял, Мотель? — дрожащим голосом спросил Лейбман.

— Взял… взял… Не все ли вам равно, где взял… Украл, и все тут! — ответил Мотель и сплюнул.

— Но Мотель! Такое дело?

— Какое дело?

— Муку…

Лейбман все понял. Ведь когда Хася показывала ему оставшуюся в мешке муку, Мотель стоял у дверей кухни и свертывал цигарку. И вот на полу валяется пустой мешок.

Лейбман стоит как скованный, в голове у него проносится страшная мысль, что будет завтра утром, когда Хася обнаружит, что муки нет? Однако он сдвигает шапку на затылок и спрашивает неуверенно;

— Как ты думаешь, Мотель… А если запрячь гнедого к карюю клячу?

— И что было бы? — Мотель делает вид, будто ничего не понимает.

— Они перетащили бы парочку мешков муки из Волочаевки.

— По такой дороге?..

Мотель смотрит широко раскрытыми глазами, надвигает козырек фуражки, будто стараясь лучше разглядеть председателя, и молчит.

— Так как же ты думаешь, Мотель?

— С ума сошел? — бросает Мотель и направляется к лошадям. — Эх, лошадки, хозяевам бы вашим такую жизнь! Ведь сколько раз говорили о постройке конюшни — «сейчас же», «немедленно», да так разговорами дело и кончилось.

Лейбман, совсем уже расстроившись, вышел.

Лошади снова вылизывали последние остатки муки из опустевших кормушек. Мотель думал, где бы раздобыть немного корма лошадям, пока привезут что-нибудь из Волочаевки. Он достал из кармана кусок газетной бумаги, оторвал клочок, насыпал махорки и скрутил цигарку. Сделал глубокую затяжку и, выпуская облако дыма, проговорил: «Ничего, покуда Мотель конюхом работает, лошадки от голода не помрут!»

Мотель схватил мешок и направился к соседнему колхозу: «Одолжат мешок овса, — ничего!» — весело думал он, дымя цигаркой и напевая что-то про себя. На дворе было все так же пасмурно, тучи нависли над тайгой и грозили каждую минуту упасть на землю проливным дождем.

Вечером было созвано экстренное собрание. Клуб переполнили старожилы с загорелыми, обветренными лицами. Мелькали и белые лица только что прибывших переселенцев. В зале было шумно и оживленно.

Собрание открыл секретарь партийного комитета, товарищ Лева.

— На повестке дня один вопрос…

— Жратва! — подхватил кто-то из задних рядов.

Широкое лицо Левы расплылось в улыбку. Он закончил коротко:

— Да, насчет жратвы… Слово предоставляется товарищу Лейбману.

В зале стало так тихо, что Лейбман даже побледнел. Он, как всегда, подошел к столику с записной книжкой в руке, с той самой книжкой, в которой были записаны планы «гигантов»… Одним глазом Лейбман заглянул в свои записи и обратился к собранию.

— Странное положение создалось, — начал он с вынужденной улыбкой на лице, — в Волочаевском амбаре лежат продукты, которых хватило бы на всю зиму, а здесь с продовольствием довольно таки неважно… Вот, к примеру, лежат там полтораста мешков муки, а у нас здесь завтра уже не из чего будет печь хлеб.

— Завтра? — послышался чей-то удивленный возглас.

— Чего же ждали? — поддерживает другой.

— Ждали? Нет, не ждали… Натолкнулись на трудности, биробиджанские трудности… — Лейбман пытался отделаться шуткой.

Но собравшиеся не давали покоя:

— А что конкретно сделало правление?

— Почему до сих пор не построена своя база?

— Какие меры предприняты для доставки продуктов?

— Правление занято…

— …гигантскими постройками! — перебивают один другого.

— Надо писать в район!

— В Москву!

Лейбман чувствовал, что против него накапливается «порох», но он не ожидал, что этот «порох» уже сегодня взорвется.

Колокольчик в руке Левы надрывался.