Биро-Биджан - [17]

Колеса мягко погромыхивали и тихо ритмично стучали. В вагоне все еще молчали и смотрели.

— Вот так у нас старый и малый рассказывает, такими самыми словами, — тихо сказал Бадьярин.

И уже больше никто ничего не говорил.

Вдруг проснулся лохматый еврей и весело, хрипло закричал:

— Ах, Байкал! прекрасный слиток блестит — блестящее… Ага, вспомнил, что когда-то полетело…

Славное море, синий Байкал

Славный корабль, осмоленная лодка.

… На полках заворочались, стали зевать. Первым соскочил Захария, уполномоченный поэт из Киева. Он посмотрел на чужих, оскалил золотые зубы и начал искать в своей голове стихи для гостей.

Потом подошел к полке, отрывисто напевая, принялся дергать за ноги сначала своих помощников (или, как называл их Захария, «певчих»), а потом и прочих спутников. Всем он напевал, подкидывал словцо, шутку, подбадривал.

Когда все «певчии» стояли на ногах и еще протирали глаза, Захария ворвался в средину и начал кричать на такой мотив, который годится для многих песен.

Стихи сочинять

Могут даже олухи

С нами едет тартар

Хочет нас засыпать золотом.

«Певчии» забыли про сон и дрему, и на мотив, который вчера придумали в честь злого заведующего переселенческого пункта, дружно подхватили:

— Сечет, крошит

— Дерет, скубет

— Пусть он не будет олухом

— Плюйте и чихайте

— На обещания

— На черта нам его золото.

Ханка терпеть не может их песни и галдеж. Ее клонит в сон, да и угорела она немного возле этой печки. Лучше она сядет возле дверей. Конечно, возле левой двери интересней сидеть. Тут и Байкал, и чужая женщина тут сидит.

Если хотите, то тут снова не на что смотреть. Небо и Байкал теперь одного цвета. Там, там, на горизонте, где они сливаются вместе, — раскаленно-огненное железо; ближе и небо, и вода окрашены в чистый вишневый сок. Только по обеим сторонам разбросаны большие чешуйки, края которых обращены к солнцу, озарены золотистым блеском. Вот и все. Вот и больше не на что смотреть, конца-края не видно.

Глазам не за что зацепиться. А глаза женские совсем не такие уж большие, не такие голубые. Они уже никому ничего не рассказывают…

А вот с правой стороны видно громадные горы, целые каменные горы. Не зря у той двери сел Фройка-гончар. Он дергает левой щекой и смотрит широко раскрытыми глазами на высокие каменные стены и в свой знаменитый «справочник», в котором написано обо всем на свете. Каждый раз, когда высокая скала нависает над железнодорожной колеей, Фройка наклоняет голову, словно боится, чтобы камень не упал на него, и заслоняет своей широкой ладонью и Ханкину голову тоже.

Фройка рассказывает ей по «справочнику», сколько жертв стоит людям эта железная дорога, и на этих словах вздыхает. Потому что, когда вода подошла к самым скалам, то надо было вырубить половину горы, чтобы проложить рельсы. А там, где скала была особенно большая, прорубали тоннели — такие огромные коридоры. Просто прорубали каменные горы.

Сколько тоннелей, и как в них темно. Поезд сам боится идти сквозь них. Все время паровоз ревет, а колеса грохочут твердо, громко. Все пространство они заполняют грохотом, скрежетом. Воздух заполнен дымом и мраком.

Ханка жмется к Фройке. Он обнимает ее большой своей рукой и крепко прижимает к себе. Обоим становится уютней, теплее. А потом, когда с веселым шумом поезд, как пробка из бутылки, вылетает из тоннеля, именно тогда появляются солнце, свет, свежий ветер. Но Ханке с Фройкой уже не так уютно, не так тепло.

Лева знаменский тоже садится сюда. Он не знает, что спутникам так хорошо. Просто, чтобы что-нибудь сказать, он показывает Ханке на камни, где там вырезан портрет Ленина. Он удивляется, кричит: куда только они Ленина затащили, работники, на камни, на горы, напротив Байкала.

Но Ханка не любит Леву. Она не любит таких людей, которые заносятся. На все у него есть свое приключение, и он думает, что лучшего, чем знаменский сад, уже и на всем свете нет. Ой, ой, ой, в Киеве как раз лучший! А если хочешь достигнуть какой-то «цели», да еще о ком-нибудь позаботиться, то уж лучше в Биро-Биджан, да и все. А Лева во время всего путешествия везде готов высадиться и остаться. Хоть у него тоже красивые волосы, кудрявые, но низкий лоб и, пожалуй, маленькая голова. Ханка ему не ответит. Лучше она ближе придвинется к Фройке и будет показывать ему на телеграфные столбы, что все время бегут за поездом. Таки все время. Да нет, не за поездом бегут, а возвращаются назад. По мнению Ханки, телеграфные столбы — самые верные сторожа поездов. Эх, если бы люди были такими верными. Везде и всегда они есть. Они карабкаются по горам, долинам, огромным скалам — лишь бы не отстать. А когда поезд заворачивает и издалека можно разглядеть вход в тоннель, и заранее чувствуется приятная дрожь, видно, как возле входа в тоннель стоят, вытянувшись, два стройных столба и нетерпеливо ждут поезда. Наверное, также нетерпеливо бегут столбы там, на горе, и со страхом ждут поезда, потому что, когда поезд вылетает из тоннеля с громким звуком, то они снова стоят, высокие, стройные, и с радостью его приветствуют.

«СТАРОСТЫ»

I. ГЛАЗА НАВЫКАТЕ

Цодек Штупер крепко придерживал агента ГПУ за правую руку, прохаживаясь с ним по платформе станции «Бочкарево». Цодек пытался идти немного впереди, чтобы заглядывать агенту в лицо. Для этого он раз за разом забегал вперед, поворачивался к агенту своей противной продолговатой рожей, скривленной в умилительную гримасу.