Бирит-нарим - [11]

— Я демон, — ответил Лабарту. — Это люди в спешке женятся, рожают детей и умирают. Демонам некуда спешить.

Тирид засмеялась, когда он пересказал эти слова.

— Ты сам найдешь ту, которую захочешь привести в свой дом, — сказала она, — и сделаешь демоном, когда пожелаешь.

У Тирид были красивые ожерелья, из бирюзы, из жемчуга, из крохотных белых ракушек. Витые серьги, браслеты с бубенчиками, костяные и деревянные гребни. Ничего из этого Тирид не забрала с собой, — высыпала все украшения в маленький сундук, сказала, улыбаясь: «Это для той, что станет жить здесь».

Сквозь ночную темноту Лабарту видел плетеный сундук, — на прежнем месте, там где оставила его Тирид, у стены. Настала пятая весна с тех пор, как ушли родители, но за все эти годы никто не заглядывал в шкатулку, никому Лабарту не дарил сокрытые там ожерелья и серьги.

Ему некого было привести к своему очагу.

Женщины Лагаша с готовностью уступали его желаниям, но в глазах у них всегда таился страх. Лишь когда страсть раскалялась, и мысли теряли форму и звук, лишь тогда этот страх исчезал.

Или я не замечал его.

Однажды, он задержал девушку в своем доме. Решил — стоит ждать, стоит дать время, ведь ей нечего бояться, она поймет. Она разожгла очаг, позабывший об огне, толкла ячмень в широкой ступе, пекла лепешки. Лабарту приносил ей то, что она просила, — она благодарила, еле слышно, не поднимая глаз. Иногда, также тихо, она начинала петь. Иногда шептала что-то — замолкала, стоило Лабарту приблизиться, но он успевал уловить имена богов, слова мольбы.

Она засыпала рядом с ним, на мягких овечьих шкурах. Как-то раз, проснувшись, она улыбнулась, и в глазах у нее не было и тени тревоги. Лабарту засмеялся, обнял ее. И в этот миг она встрепенулась, пробудившись полностью — поняла, кто рядом с ней — вновь стала покорной и далекой. Страх трепетал вокруг нее, был ощутимей, чем тепло ее тела.

— Пойдем, — сказал тогда Лабарту. — Я отведу тебя домой.

Он хотел рассказать об этом Уруту, хотел сказать: «Ты был прав, в этом городе нет жены для меня», — но пророчество исполнилось, вражеская стрела нашла свою цель.

Судьба Уруту исполнилась, как исполняются все судьбы.

Перед тем, как уйти, Шебу сказал: «Там где я родился, было принято так: каждый юноша, готовый стать воином, отправлялся в степь, и там оставался наедине с землей, небом и дикими зверями. Это было испытание одиночеством. Ты — не человек, и поэтому твое испытание будет много длинней».

«Я пройду его», — ответил ему Лабарту.

— Я пройду его, — повторил он сейчас, глядя в темноту.

Среди множества людей он был наедине с землей и небом.

2.

В эту ночь сон, не шедший долго, был зыбким. Похож был на тончайшую ткань — от любого неосторожного движения, от резкой мысли готов был порваться, улететь нитями паутины. Сновидения дрожали, вспыхивали — не дотронуться, не разглядеть. Но во сне он был не один, — и чувство это это пронизывало душу, наполняло теплом.

Еще во власти ночных видений Лабарту позвал:

— Тирид? — Сел на постели, протирая глаза. — Шебу?

Знал, что они не ответят.

Сквозь проем в потолке виднелось небо. Ночная темнота утекала, сменялась синевой, утро было совсем близко. Голос города становился громче — тысячи людей просыпались, вставали, чтобы прожить еще один день. Тысячи сердец, и каждое — в средоточие своей жизни. Тысячи судеб, движущиеся, оплетающие город, словно солнечный узор.

От мыслей об этом голова закружилась, и Лабарту поднялся, ощущая льдистое покалывание жажды. Пока он искал одежду среди сбившихся покрывал, пока умывался во дворе, — утро и жажда подступали все ближе, и следом за ними пришли люди.

Лабарту чувствовал их жизни — четверо, где-то близко, на пустой улице.

Ждут меня.

Когда идешь к людям, нельзя выдавать своей жажды. Ни словом ни жестом не показать, как одна за одной накатывают жаркие и ледяные волны, остаются болью в груди.

Ни Шебу, ни Тирид не учили его этому, но отчего-то он знал — так верно.

Жертвенная кровь текла сегодня в жилах высокого раба — сверкала в запястьях, оплетенных священными шнурами, вспыхивала на горле. Грохот людских сердец казался оглушительным, а рассветное солнце — слишком близким и алым, и Лабарту зажмурился на миг.

Но краткого вдоха было достаточно, — и жажда вновь покорилась. Лабарту открыл глаза и взглянул на тех, кто привел ему жертву.

— Приветствую тебя, Лабарту, — сказал Ур-Саг, старший из них.

Странно было видеть его тут, — один из верховных служителей Нанше, он редко покидал пределы храма. Но Ур-Саг не страшился демонов, и Лабарту часто приходил к нему сам, расспрашивал и слушал. Иногда жрец замолкал на полуслове и говорил потом: «Ты демон, сын демонов, ты дитя Ану. Но есть то, что не так просто понять, то, что знать тебе еще рано».

И сегодня Ур-Саг, оставил храм, пришел на покинутую людьми улицу, к жилищу демона, — зачем? Лабарту крепко держал жажду, ждал важных слов.

Но Ур-Саг лишь подозвал младшего жреца — тот подставил чашу. Раб вытянул руку, сверкнуло лезвие. Кровь потекла, утренний свет бился в ней, наполнял сосуд, все быстрей и быстрей, все ярче, до краев.

— Пей, дитя Ану, — сказал жрец, протягивая чашу.