Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки - [235]

в) Испытание слезами. Расскажите обвиняемой про распятие нашего Господа. И та, что не изольется слезами, ведьма.

С помощью этих надежных методов соответствующие органы справлялись с нашествием ведьм, вылавливая и наказывая по заслугам тысячи негодниц.

В 1563 г. голландский лекарь Иоганн Вейер выпустил труд «Об обманах демонов» (De praestigiis daemonum), призывая реформировать систему «ведьминского» правосудия. Он, безусловно, признавал пагубное существование ведьм и необходимость наказывать их со всей суровой непреклонностью, соглашаясь в общий чертах с целесообразностью применения испытаний, подобных указанным трем.

Однако Вейер вбросил в массы опасение, касающееся старух. Иногда, как он заметил, у пожилых людей – и особенно у женщин – атрофируются слезные каналы, а потому они не могут плакать. И – ай-яй-яй! – ведь на этом основании можно обвинить в ведовстве невинную пожилую даму! Обеспокоенный Вейер участливо заключил: нужно удостовериться, что вы не подвергнете мучениям безобидную старушку просто из-за того, что слезные каналы у нее перестали работать.

В этом-то и состоит либеральная реформа системы судопроизводства в отношении ведьм, крошечный луч разума в системе иррациональных устоев. Очень напоминает нынешнюю научно обоснованную реформу системы судопроизводства, но при этом точно так же, как и со слезными каналами, ясно, что требуется нечто более радикальное[478].

Три позиции

Давайте обратимся к реалиям. При рассмотрении места биологии в объяснении нашего поведения – преступного или правомерного – можно отметить три возможные точки зрения:

а) мы выражаем своим поведением свободную волю;

б) у нас нет никакой свободы воли;

в) нам присуще нечто среднее между ними.

Установка на то, что поведение человека является логическим продолжением его мировоззрения, не получит в поддержку и тысячной доли процента голосов. Предположим, что человек бьется в эпилептическом припадке, руки у него конвульсивно дергаются, и он ударяет рядом стоящего. Если исходить из того, что мы полностью контролируем свое поведение, то удар можно счесть за оскорбление.

Совершенно ясно, что это ерунда. Однако в Европе полтысячелетия назад именно так и считали{915}. Для нас подобная точка зрения выглядит полнейшей нелепостью, ведь западное человечество уже несколько столетий назад взглянуло на изнанку мира, которая до того казалась непостижимой. Перейдя эту черту, мы приняли установку, которая лежит в основе нашей цивилизации: «Это не он, это его болезнь». Иными словами, иногда биология может пересилить нечто, напоминающее свободу воли. Та женщина не нарочно наступила вам на ногу – она слепая. А этот солдат покинул свой пост не потому, что не понимал важности своих обязанностей, но он диабетик, и ему срочно был нужен инсулин. И эта девушка вовсе не бессердечная – не помогла, видите ли, подняться упавшей женщине, – просто у нее после травмы не сгибается спина. По схожей схеме изменились представления об ответственности за преступления во многих областях правосудия. Например, от 200 до 700 лет назад наказанию подлежали животные, предметы и трупы, которые, как представлялось, злонамеренно нанесли вред какому-нибудь человеку. В некоторых из тех судебных разбирательств чудятся голоса современности. К примеру, в 1457 г. слушалось дело о свинье с поросятами, сожравшими ребенка; свинью признали виновной и казнили, а поросят помиловали, сочтя их слишком юными и потому не способными отвечать за свои поступки. Неизвестно, упомянул ли при этом судья степень зрелости их лобной коры.

Так что вряд ли найдется человек, считающий поведение целиком и полностью продуктом сознательной воли, отрицающий, что биология ограничивает наши поступки. И мы эту точку зрения просто не будем принимать в расчет.

Демаркационные линии на песке

Думаю, что практически все принимают третью точку зрения: а) мы обладаем чем-то лежащим посередке между абсолютной свободой воли и ее полным отсутствием; б) свобода воли каким-то биологическим образом соотносится с детерминированными законами Вселенной. Лишь небольшая часть мыслителей сужает детерминистскую обусловленность до философских установок «компатибилизма»[479]. Но большинство понимает детерминизм существенно шире: у нас имеется нечто вроде духа, души, эманации, носителя той самой свободной воли. И эта эфирная субстанция сосуществует с телесной биологией, ограничивающей так или иначе ее полет. Как раз в этом заключается сущность дуалистической доктрины о свободе воли (в философском, а не политическом смысле), которую Грин назвал ограниченной свободой воли. В ней содержится идея о высокоморальной воле с добрыми намерениями, то и дело вступающими в противоречие с аморальными телесными нуждами.

Давайте определим правовые рамки, в которые мы могли бы поместить ограниченную свободу воли.

В 1842 г. шотландец Дэниел Макнотен хотел убить британского премьер-министра Роберта Пиля{916}. Перепутав премьера с его личным секретарем Эдвардом Драммондом, он выстрелил Драммонду в спину и убил его. На слушании дела Макнотен сказал: «Меня заставили это сделать тори из города, где я живу, заставили. Они преследовали меня всюду, куда бы я ни пошел, что бы я ни делал, убили мир в моей душе. Они нашли меня во Франции, в Шотландии, везде… Нигде от них не было покоя, ни днем ни ночью. Я думаю, они хотели довести меня. Я уверен, что стал из-за них совсем другим человеком… Они меня хотели убить. Это можно доказать… Я был доведен от полного отчаяния».