Биография - [4]

Не хотелось отставать от Кольки, и я — это было в июле — тайком от матери и бабушки пошел в райвоенкомат. Там хлопали двери, бегали с бумажками в руках озабоченные командиры; на скамейках и на корточках, привалившись спинами к стенам, сидели мужчины и парни, поставив около себя чемоданы и баулы, некоторые держали на коленях вещмешки. Пахло вином, куревом; табачный дым выплывал в распахнутую настежь дверь с приваленным к ней булыжником; около урны валялись окурки; уборщица сгребла их веником в совок, хотела что-то сказать, но лишь покосилась на мужчин. Когда открывались обитые дерматином двери, они устремляли взгляды на командиров с ввалившимися глазами. Не говоря им ни слова, командиры направлялись в конец коридора — туда, где на такой же, как и все, двери было написано: «Военком».

— Опять к полковнику побег, — пробормотал дядька с реденькими, слегка влажноватыми волосами, провожая взглядом капитана в портупее, перебиравшего на ходу какие-то бумажки.

— Скорей бы, — сказал парень в сатиновой косоворотке, подпоясанной узеньким ремешком с блестящей насечкой. Пахло от него тройным одеколоном, на круглой голове топорщился рыжеватый чубчик.

— Успеем помереть. В сводках одна непонятность, а по слухам, он уже далеко прошел.

— Укороти язык! — внятно сказал сидевший на корточках мужчина. Он ничем не выделялся — ни ростом, ни внешностью; кепка с помятым козырьком была нахлобучена на глаза. — По радио и в газетах ничего такого нет. Значит, слухи шпионы распускают.

Кто-то поддакнул, кто-то с надеждой сказал, что скоро наши войска перейдут в контрнаступление, а там и войне конец.

— Хорошо бы, — пробормотал крутоголовый парень. — Двадцать первого июня расписался, а двадцать второго товарищ Молотов выступил. Вся свадьба поломалась.

— Н-да… — Дядька с реденькими волосами сочувственно повздыхал. — Чего же молодая не пришла провожать?

Парень устремил взгляд на дверь:

— Здесь она, во дворе дожидается.

Во дворе было много женщин — я обратил на них внимание, когда подходил к военкомату.

— Моя тоже хотела проводить, — сказал дядька, — но я отказал ей. Зачем бабье сердце рвать? Хуже ожидания ничего нет. Велено было к девяти прибыть, а сейчас, смекаю, часов одиннадцать.

Мужчина в кепке щелкнул крышкой часов.

— Без десяти.

— Надо бы спросить, сколько еще ждать.

— Скажут! Понадымили, черти. На воздухе постою.

Крутоголовый парень и еще несколько человек тоже вышли. В коридоре стало посвободней. Дядька посмотрел на меня:

— Отца ищешь? Если его нет, то, значит, опоздал. Час назад первая отправка была.

Я промолчал.

— Немой? — Дядька чуть повысил голос.

Я сказал, что пришел проситься на фронт.

— Куда, куда?

— На фронт!

— Не боишься?

До сих пор я не думал, что меня могут убить или ранить. Теперь вдруг сообразил — могут.

— Все равно хочу, — выдавил я.

Сразу став серьезным, дядька посоветовал мне идти домой. Мужчины и парни смотрели на меня по-разному: одни сочувственно, другие с веселой снисходительностью, третьи — как на придурка.

— Ступай, ступай, — повторил дядька. — Мамка небось уже волнуется: думает, под машину попал или еще что-нибудь стряслось.

Я уже понял, что свалял дурака, но самолюбие не позволяло повернуться и уйти. Переминаясь с ноги на ногу, я с надеждой смотрел на пробегавших мимо командиров и, наверное, почувствовал себя вполне удовлетворенным, если бы меня позвали в кабинет и поговорили. Но командиры и не взглядывали на меня.

Мужчина в кепке и крутоголовый парень возвратились одновременно.

— На фронт желает! — объявил им дядька, показав на меня.

Крутоголовый парень ничего не сказал — он, видимо, все еще находился под впечатлением разговора с молодой женой, а мужчина в кепке воскликнул:

— Наша молодежь самая замечательная! Хорошо воспитывают ребят и девчат.

Дядька покашлял в кулак.

— Значит, по-твоему, выдать им ружья — и пускай воюют?

— Не про то речь. Я про общий дух толкую, про революционную сознательность.

Дядька помолчал.

— Я так тебе скажу: русский человек, когда чужак его подмять хотел, всегда свой патриотизм проявлял..

Мужчина в кепке свел к переносице брови.

— Чувствую: не прост ты.

Дядька рассмеялся.

— Простыми только дураки бывают.

Он хотел еще что-то добавить, но появился капитан в портупее, осипшим голосом приказал парням и мужчинам построиться во дворе. После переклички их — я насчитал шестнадцать человек — погрузили в полуторку. Дымок выхлопного газа подсинил воздух. За полуторкой устремились, что-то крича, женщины. Напоследок дядька подмигнул мне. А может, это показалось, может, просто соринка попала ему в глаз?

После первых воздушных налетов на Москву Ореховы решили эвакуироваться. Я узнал об этом от бабушки, очень огорчился. Накануне отъезда Ореховых попросил Люсю написать мне.

— Зачем? — удивилась она.

— Просто так.

Люся не сказала ни да, ни нет. Когда она уехала, я принялся уверять себя — напишет; каждый раз встречал вопросительными взглядами почтальоншу, приносившую в наш дом газеты, солдатские треугольники, а иногда и похоронки. Перегородки в нашей квартире были тонкие: то, что происходило в комнатах, тотчас же узнавали все. Когда пришла первая похоронка, я не сразу понял, почему вдруг вскрикнула и стала рыдать наша соседка — мать троих детей. Она и раньше часто плакала: муж пил, скандалил. Соседка рыдала так, что я ринулся к двери. Бабушка остановила меня, сама вышла в коридор, где уже переговаривались женщины. Я услышал стук в соседнюю дверь, слова утешения и, ощущая холодок в груди, сообразил: наша соседка стала вдовой.