Билек - [4]

Лошадь посмотрела на своего хозяина выразительным, прямо-таки человечьим взглядом. Но тревоги в глазах ее не было. В них читалась как бы мучительная сосредоточенность.

— Что это, Михал? Билек слег?

Михал работал теперь у соседей, у владельцев «Отдыха в седле», но по старой памяти регулярно заходил в конюшню. Да старик один никогда бы и не справился.

— Не хочет жрать дерть.

Так, по сохранившейся еще с войны привычке, Михал называл отруби.

У пана Игнация ни сил не было, ни возможностей обеспечить лошадь кормом, в особенности сеном. Кормить Билека издавна входило в обязанность Михала, и он продолжал это делать, как нечто само собой разумеющееся. А пан Игнаций полагал, даже готов был присягнуть, что он единственный опекун Билека. Вообще Игнаций не любил заставать Михала на конюшне. Но на этот раз он обрадовался, так как нуждался в поддержке ввиду плохого состояния Билека. Михал, тоже уже старик — жизнерадостный, завидно бодрый, с лукавым взглядом и, что бы ни случилось, с неизменной улыбкой на тонких губах, — всегда оказывал благотворное действие на Игнация. Правда, имелась на то и другая причина: Михал знал, в каких домах по окрестным деревням тайно гонят самогон, и снабжал пана Игнация самогонкой всевозможных сортов — из сахара, картофеля и даже из яблок. Игнаций пристрастился пить в трудные военные годы.

— Что с ним, черт возьми? — спросил Игнаций. Михал снисходительно посмотрел на него: чего, дескать, задаешь глупые вопросы?

— Почему же Вонсицкий (то есть ветеринар) не дал ему никакого лекарства?

— У него зубов нема, — ему лекарство не поможет.

— А по ночам еще по саду шастает.

— Не только по ночам, он и днем подойдет к забору и все глядит на наших лошадей.

— На каких это «наших»?! — раздраженно переспросил Игнаций.

— Да пана Мазуркевича, из «Отдыха в седле».

— Значит, они для тебя уже «наши»?

— Да ведь я там работаю.

— По раньше-то ты у меня работал.

— А теперь-то там, — как бы простонал Михал.

— И до сих пор еще у меня работаешь.

— Да какие тут дела при доходяге этом? Много ли ему нужно.

— Напоил его?

— Он в речке напился.

— А больше не хотел?

Оставив и этот вопрос без ответа, Михал лишь пристально посмотрел на папа Игнация.

— Одолжите нам то седло, что у вас в кладовке лежит.

— Какое еще седло? — Игнаций не сразу сообразил, о чем речь.

— Ну, то, ладное, красивое. В самый раз будет для молодого пана, что с нашей Еленой приехал.

— Да кто он такой?

— А я почем знаю? Его все паном Себастьяном зовут.

Игнаций помнил это свое, еще довоенное, седло. Ему делал его на заказ седельник Тшинский с Трембацкой улицы. Замечательное седло. А было это вскоре после смерти деда, и у Игнация тогда водились деньги.

— Значит, он приехал к вам в «Отдых»?

— Ну да, тренером станет у нас работать. Он знаток по этой части.

— А откуда он?

— Кто его знает. Поди, из Варшавы.

— С Еленой приехал?

— Говорят, уже полгода с ней живет.

— А как же муж?

— Да что муж? Сами знаете, какую они нынче моду взяли. Раз в костеле не венчаны, он ей вроде и не муж. Отправила его на машине рыбу ловить, а сама сюда подалась, на лошадях кататься.

— Разве она ездит верхом?

— Сегодня в первый раз на лошадь села. Ей тоже седельце бы сгодилось.

— Заладил: седло да седло!

Михал похлопал Билека по тощей шее.

— Спи, Билек, спи, — сказал он. — Тебе уж никакое седло не понадобится.

— Типун тебе на язык! — рассердился Игнаций.

— Право слово, ему уже недолго осталось.

— Знаешь, Михал, — сказал Игнаций другим, задушевным тоном, — я давно уже никого не любил так, как эту лошадь.

— Люби не люби, а смерть все одно отымет, — назидательно произнес Михал и выпрямился.

Игнаций пошел было к двери. Потом приостановился и, смущенно улыбаясь, сказал:

— Михал, принеси мне, как обычно, ладно?

— Принесу, отчего ж не принести, — сообщнически ухмыляясь, ответил тот. — Сколько?

— Литра хватит, — как-то стыдливо сказал Игнаций. Он направился к двери; от конюшни к дому дорога шла в горку через сад. В саду повстречал он Елену, — легкая, плавная походка придавала ей особую прелесть. Высокая, статная, она торжественно несла над собой зонтик, словно красный балдахин.

— Как хорошо, что я тебя встретила, дядя, — сказала она, и на Игнация повеяло от нее жаром, как от раскаленной печки. — Себастьян спрашивает, может ли к тебе зайти Подлевский, — ну, тот, который из Швейцарии приехал. Он был коротко знаком с его отцом.

— Подлевский в Польше? — спросил Игнаций.

— Он каждый год приезжает. У него мать в Кракове живет, и он, как примерный сын, навещает ее.

— А чего ему от меня надо?

— По правде говоря, — с простодушной улыбкой сказала Елена, — ему хочется увидеть «Купание коней».

— «Купание коней»? Откуда же ему известно, что картина у меня?

— Как откуда? Это всем известно.

— А когда он собирался зайти?

— Да прямо сейчас. Он в Варшаву торопится. Елена пошла было дальше той же дорогой.

— Куда ты? — спросил старик.

— Тут в заборе есть лаз, надо только доску в сторону отвести — так ближе всего в «Отдых».

— Все-то ты знаешь, — проворчал Игнаций.

В глухом углу сада росло ореховое дерево, единственное уцелевшее из тех, которые дед Игнация привез из Парижа. На нем вызревали на редкость крупные грецкие орехи, а ветви с продолговатыми темно-зелеными листьями сплетались в плотную крону, как на картинах XVII века. Другого такого дерева не было во всей Кукулке.