Биение жизни. Почему сердце – наш самый важный орган чувств - [11]

К счастью, дуга аорты выглядит лучше, чем я предполагал. Других разрывов на ней не видно. Значит, восстанавливать и имплантировать связующие звенья с мозгом отдельно не придется. Я удаляю пораженную ткань аорты, заходя так далеко, как только могу, а остальную часть укрепляю войлочными полосками. Я несколько раз тщательно замеряю и отрезаю кончик протеза там, где нужно. Он ни в коем случае не должен оказаться слишком коротким, но и не должен изгибаться. Снова накладываются войлочные полоски, и протез теперь с высочайшей осторожностью пришивается со стороны головы. Чтобы еще лучше защитить мозг, в него параллельно через специальные иглы закачивается насыщенная кислородом кровь. Перед тем, как наложить последний шов, из всей системы нужно тщательнейшим образом откачать воздух, чтобы исключить повреждение сердца и мозга воздушными карманами.

Параллельно медленно запускается аппарат жизнеобеспечения и открывается зажим аорты. Этот момент решающий: сейчас станет ясно, плотные ли швы или же имеются грубые подтеки. На данный момент операционного вмешательства кровь пациента сильно испорчена. Теперь эта субстанция напоминает воду из-под крана, она совсем не свертывается, капает и подтекает со всех концов. Остается надеяться, что с запуском процесса свертываемости кровь почувствует себя лучше. Но на это может потребоваться время.

Мы оперируем уже 3 часа, и операция продлится еще как минимум столько же. Начинаем согревать пациента: примерно через час его тело достигнет своей изначальной температуры в 36°. Подготавливать пока нечего. Сейчас четыре часа утра или ночи, никто из нас точно не знает, и мы ждем. Все измождены, лица у всех серые, глаза красные. Вязкая усталость липнет к потолку и грозит опуститься на нас. Я прошу своих ассистентов пойти выпить кофе, а сам тупо гляжу на датчик температуры, который мучительно медленно ползет вверх. Сердце снова начинает мерцать, и при 28° происходит дефибрилляция. Для этого к сердцу прижимают две металлические ложки, которые выглядят, как набор для салата, и подается ток. Сердце ненадолго сжимается и снова мерцает. Мы пытаемся опять. Ничего. Бог любит троицу – и сердце бьется дальше. Мы радуемся от души, хотя уже еле стоим на ногах. Мы вдруг снова бодры. Бьющееся сердце пациента, даже если оно и выглядит, на мой взгляд, слегка растерянным, заражает нас жизненной силой. Нет ничего прекраснее, чем бьющееся сердце. Спустя столько лет я в такие моменты всегда чувствую себя растроганным. Ведь это, черт побери, настоящее чудо. Я счастлив, что могу быть тому свидетелем.

Начинаются тихие разговоры, кто-то рассказывает анекдот. Мы не знаем, переживет ли пациент эту операцию, а если да, с какими повреждениями. Но его сердце бьется, и для начала этого достаточно. Более того, оно бьется неплохо, то есть у него хороший ритм. Оно как будто радуется вместе с нами.

Рыжеволосая ассистентка с грохотом отодвигает от стола металлический табурет, встает и критическим взглядом окидывает результаты операции. Зеленую простыню, которая отделяет пациента от операционного поля, она называет «гематоэнцефалическим барьером». В операционном зале царит веселье – и все залито кровью, как после резни. Анестезиолог тоже обращает на это внимание и говорит, чрезвычайно преуменьшая размах трагедии:

– Мы здесь слегка намочили. У меня уже готовы препараты, свежезамороженная плазма и все остальное. Скажи, когда давать.

Продукты крови и свертывания, полученные от доноров, такие, как красные кровяные тельца, плазма и тромбоциты, действительно понадобятся пациенту в огромных количествах.

Мы нашиваем кабель кардиостимулятора и отключаем пациента от аппарата жизнеобеспечения; сердце работает хорошо. В тех местах, где подтекает кровь (а такие места появляются из-за растущего кровяного давления), приходится накладывать одиночные дополнительные швы. Наконец мы убираем иглы и зашиваем отверстия. Спустя почти шесть часов операции и 40 упаковок продуктов крови свертываемость по-прежнему остается очень низкой. Подобная операция – это еще и битва материалов, после которой остаются несколько мешков медицинского мусора.

Мы сделали все, что смогли. Теперь пациенту нужно отдохнуть. Мы оставляем его открытым, то есть его грудная клетка набита стерильными бинтами и закрыта самоклеящейся пленкой. Иногда эту процедуру повторяют много дней подряд, пока не восстановится собственная коагуляция. А до той поры пациент остается в критическом состоянии под наркозом в реанимационном отделении.

Кровоточащее сердце

Мне, наверное, было лет девять, и я завороженно смотрел на алтарь. Из-за одного сердца я с удовольствием ходил со своей бабушкой в часовню Ванненкапелле рядом с Роггенбургом: пешком до нее было всего 10 минут. Сердце принадлежало Марии. Оно было очень красным, очень мясистым, и она открыто держала его в ладонях на уровне декольте. Сердце выглядело так, будто скрывало какую-то тайну, и казалось мне отвратительным. Но также и завораживающим, и поэтому я в буквальном смысле слова сверлил его взглядом, а бабушка опускалась на колени на скамью рядом со мной и молилась. По дороге домой она каждый раз рассказывала мне одну и ту же историю о тридцатилетней войне. Бабушка помнила ее так, будто участвовала в ней сама. Ее «МЫ» включало в себя не только ее семью, но и всю нашу деревню безотносительно времени. Солдаты разрушали и грабили. Мужественный святой отец, последний из выживших, остался в монастыре, переодевшись в крестьянина.