Библиотека плавательного бассейна - [4]

Для пущей уверенности в парне я забрел за беседку, туда, где в увитой плющом насыпи у обочины главной дороги, в тени сосен, находятся несколько неприметных общественных уборных, которые давно облюбовали одинокие мужчины средних лет. Я спустился вниз по кафельным ступенькам между отделанными кафелем стенами, и вокруг запахло удивительно душистыми гигиеническими средствами. Всё сверкало чистотой, а у некоторых писсуаров, под начищенными до блеска медными трубами (наверняка чьим-то единственным предметом гордости), стояли мужчины, при помощи плащей скрывавшие от простодушных посетителей или недоверчивых полицейских тот факт, что они целыми часами попросту валяют дурака. Настроение у меня слегка испортилось — нет, я их не осуждал, дело было в страхе стать когда-нибудь таким же. Когда эти люди машинально, с опаской обернулись, они показались мне стариками, давно позабывшими о любви. Сколько времени и сил тратят они ради столь ничтожной выгоды… Кивают ли друг другу эти бывалые люди, становясь бок о бок в той точке тайной системы туалетов, куда успевают добраться? Да и вообще, происходит ли хоть что-нибудь, вступают ли они, потеряв надежду добиться того, чего так жаждут — причем наверняка не секса, а в лучшем случае какого-нибудь неизгладимого мимолетного впечатления, — хотя бы в связь друг с другом? Я был уверен, что нет. Дав молчаливое согласие хранить молчание, они без конца высматривали то, что было им недоступно. Лишь гордость и самодовольство — а вовсе не стыдливость — мешали мне занять место среди них, и после минутного колебания я решил этого не делать.

Я подошел к дальней стене, к умывальникам, и встал перед висящим над ними зеркалом так, чтобы держать в поле зрения и вход, и ряды писсуаров и кабинок, расположенные у меня за спиной. Дам юному арабу минуту-другую, подумал я, а потом, если он не появится, но будет где-то поблизости, выйду и направлюсь вслед за ним куда угодно. Сделав вид, будто смотрюсь в зеркало, я провел рукой по своим коротким светлым волосам и все-таки успел заметить, что выгляжу крайне возбужденным, увидеть мельком свои крепко сжатые, розовые, как рана, губы. Снаружи, на лестнице, послышались шаги, правда, тяжелые и медленные, сопровождаемые пением без слов — баритоном, прерывистым из-за одышки. Явно не мой малыш. Осознав, что к разочарованию примешивается некоторое облегчение, я непроизвольно открыл краны и принялся подставлять руки то под холодную воду, то под очень горячую горячую. За спиной у меня возник пожилой мужчина, продолжавший негромко напевать в такой манере, словно всё обстояло как нельзя лучше. Он подошел к писсуарам, встал там, наклонился вперед, вытянул руку, ухватился за медную трубу и дружелюбно улыбнулся человеку, стоявшему справа с недовольным видом. Я обернулся в поисках бумажного полотенца, потом дернул за него, и в тот момент, когда раздался щелчок и мне с трудом удалось вытащить кусок, недавно вошедший пожилой посетитель задумчиво пробормотал «вот те на!» — и, по-прежнему держась за трубу, повалился вперед, отчего ноги у него неловко вывернулись и заскользили по приступке, на которой он стоял вместе со всеми остальными. Уже почти повернувшись лицом ко мне, он вдруг окончательно потерял точку опоры и грузно осел: солидная фигура в твидовом костюме растянулась на влажном кафельном полу, а голова опустилась на фарфоровую подпорку рядом с писсуаром. Из ширинки все еще торчал его удивительно длинный, нежный пенис. У старика был такой виноватый вид, словно он только минуту назад сообразил, что забыл сделать нечто очень важное. На губах у него едва заметно выступила пена, виноватое лицо сделалось необычно неподвижным, щеки приобрели явно синюшную окраску.

Человек, занимавший соседнее место, вскричал «боже мой!» — и поспешил на улицу. Все стоявшие вдоль ряда писсуаров принялись второпях застегивать ширинки и с озабоченным видом людей, застигнутых врасплох, повернулись ко мне.

Я тотчас вспомнил рассказы Джеймса о том, как иногда, во время длительных поездок поездом, он, стоя на коленях, склоняется над трупами — в качестве врача, считающего своим долгом попытаться вернуть человека к жизни, даже если уже давно нет никакой надежды. При этом я на миг представил себе, как удаляется, скрываясь среди зеленеющих деревьев, мой юный араб, и подумал, что, не приди мне в голову столь странная фантазия, я никогда не попал бы в подобную переделку. Тем не менее я вообразил, будто знаю, что надо делать — отчасти благодаря неожиданно пришедшим на память занятиям по спасению утопающих в школьном плавательном бассейне, — и, немедля опустившись на колени рядом со стариком, сильно ударил его кулаком в грудь. Остальные трое, за считанные секунды перевоплотившиеся из бездельников в доброжелателей, готовы были прийти на помощь.

— Он не стал здесь ошиваться, сразу смекнул, что старый педик приставать начнет, — сказал один из них, очевидно, имея в виду сбежавшего товарища.

— Наверно, надо ослабить воротничок, — вежливо, извиняющимся тоном предположил другой.

Я дернул за узел галстука и не без труда расстегнул верхнюю пуговицу туго накрахмаленной рубашки.