Библиотечка журнала «Советская милиция» 3/69/1991 г. - [48]

А почему бы не предположить, что кто-то обратил ее внимание на то, что она удивительно похожа на генерала, и вот, когда положение ее осложнилось, она решила выдать себя за его дочь, чтобы осложнить розыск и выиграть время? Всякое бывает!..

Тимур уже собрался идти домой, когда зазвонил телефон.

— Капитан Безуглый слушает, — привычно отозвался он.

— Сержант Конышев беспокоит, товарищ капитан. Хочу проинформировать, что генерал Хорин только что побывал в камере Курбатовой, а сейчас беседует с Загоруйко. Докладываю в порядке искупления вины за телефонный звонок на квартиру Курбатовой, когда я налетел на старшего лейтенанта Пряхина.

«Это еще что за фокусы?» — удивился Тимур, но Конышеву так ничего и не ответил. Этот сержант вызывал у него с некоторых пор не только подозрения, но и чувство гадливости. Вступать с ним в разговор ему было противно и он ограничился тем, что положил трубку.

Однако информация, полученная от Конышева, настораживала: генерал счел возможным неофициально войти в контакт с подследственными?

И хотя Конышев, по мнению Тимура, был способен на любую провокацию, на любой оговор, сейчас все подозрения, которые осаждали его только что, поднялись в душе с новой силой.

Отец и дочь

У Хорина едва достало сил дослушать доклад Безуглого до конца с принятым с самого начала непроницаемо-невозмутимым видом. Внутренне он давно уже весь содрогался от все новых и новых доказательств вины своей дочери. И только когда дверь за капитаном наконец закрылась, он дал волю своим чувствам: схватился за голову, уронил ее на руки и тяжело, с надрывом задышал. И, как обычно, от волнения закололо в левом боку. «Опять сердце! Что-то частенько стало прижимать», — подумал он.

Теперь, зная все подробности, генерал пытался анализировать: единственное, что еще, может быть, спасет положение — немедленный отказ этого Загоруйко от своих показаний, его признание в том, что он умышленно оговорил Нину в порыве необузданной, дикой ревности. Надо, чтобы и Нина отказалась от всего, что наговорила на очной ставке, мол, была шокирована его поведением.

Для того, чтобы разыграть все как по нотам, Хорину просто необходимо было встретиться с ними обоими, несмотря ни на что. Это — во-первых. И, во-вторых, надо отстранить от дела Пряхина, присутствовавшего при очной ставке, а также нейтрализовать Рокотова.

Осуществление своего замысла он решил начать с посещения следственного изолятора. Может же он, в конце концов, не вызывая подозрений, лично проверить, как там организована служба, опросить подследственных не нарушается ли по отношению к ним закон. Все в рамках дозволенного! А уж там он найдет способ переговорить с Загоруйко, перемолвиться с Ниной. С Пряхиным же и Рокотовым все можно будет утрясти и завтра.

Придя к такому заключению, Хорин поднялся, окинул привычным взглядом стол, дверцу сейфа, убедился, что ни одна служебная бумага не осталась не убранной, а сейф — опечатан, надел фуражку и вышел в приемную.

В следственном изоляторе его встретил дежурный.

— Решил посмотреть, как вы несете здесь службу, — словно бы между прочим объяснил генерал свой неожиданный и весьма необычный визит. — Кстати, сколько на сегодняшний день содержится у вас подследственных?

Дежурный без запинки назвал цифру.

— А женщин из них?

— Одна, товарищ генерал.

— Что ж, — деланно улыбнулся генерал, — простая порядочность, видимо, обязывает меня в первую очередь побеседовать с женщиной.

На нарах, в позе безнадежного отчаяния, сидела молодая женщина. У Хорина сжалось сердце — перед ним была его дочь, его кровинушка. Он готов был кинуться к ней, прижать к сердцу, вывести из этого склепа и сказать: «Беги! Беги!..». Из глубины души его рвались нежные слова: «Нина. Ниночка. Доченька!». Но он заставил себя сдержаться. И поэтому выражение лица его оставалось все таким же, каким было тогда, когда он только появился в следственном изоляторе. Он только немного побледнел, переступив порог камеры.

Все свое дальнейшее поведение он продумал заранее. И сейчас Хорин только чуть повел крутым подбородком, словно сожалея о допущенной ошибке, и повернувшись к сопровождавшему его сержанту, сказал:

— Пожалуй, я промахнулся, сержант. Надо бы, чтобы при моих беседах с арестованными все-таки присутствовал дежурный. У ваших постояльцев могут быть претензии, просьбы. Понимаете?

— Так точно, понимаю, товарищ генерал.

— Тогда сходите за ним. И скажите, что я приказал захватить блокнот для записей.

— Слушаюсь!

Конышев, а это был он, ловко, по-строевому повернулся через левое плечо и вскоре звук его шагов в коридоре оповестил Хорина, что ненужный и опасный свидетель удалился. Он кинулся к дочери. Нина Семеновна смотрела на него с удивлением и любопытством.

— Я твой отец, Нина, — негромко сказал он, подавая ей заранее приготовленную записку Любови Михайловны. — У нас всего несколько минут для беседы. Слушай меня внимательно. Записку прочитаешь после. Твоя задача: сейчас же заявить мне, а завтра следователю и оперативникам, что ты сама не помнишь, что наговорила на себя на очной ставке. Скажи, что обезумела от горя, когда поняла, что твой любимый изменил тебе и наговаривает почему-то на тебя всякие гадости. Понимаешь?