Библейские вольнодумцы - [18]
Но только ли забота о том, как обеспечить своей книге большее число читателей как "благочестивых", так и "думающих", владела умом автора Книги Иова? И только ли желание подвести своего "думающего" читателя к безотрадному выводу о невозможности решить проблему страданий человечества, как и постичь тайны Вселенной в целом? Думается, не только.
Грек Эпикур считал страх перед богами величайшим злом для людей. А последователь Эпикура римский поэт и философ Тит Лукреций Кар усматривал величайшую заслугу своего учителя в том, что Эпикур изгнал этот позорный страх из человеческой души:
Так, в свою очередь, днесь религия нашей пятою попрана, нас же самих победа возносит до неба.[38]
Можно думать, что автор Книги Иова, имя которого мы не знаем и, наверно, никогда не узнаем, придерживался того же мнения о страхе перед иудейским Яхве и поставил перед собою ту же благородную цель. Обвинение, которое "друзья" в диалоге предъявили Иову — "ты страх перед Богом рушишь",автор поэмы, думается, мог не раз слышать адресованным ему самому от ортодоксально настроенных современников. И все же он решился написать свою книгу, которая дошла до нас через тысячелетия и века как отзвук древнего свободомыслия и памятник свободы духа.
Таким образом, М. Ястров был совершенно прав, определяя позицию автора поэмы о Иове как тенденциозную, и мы теперь выяснили, что это была за тенденция. Идейным противникам поэта, ортодоксальным иудейским богословам типа трех друзей и Элиу тоже не нужно было быть чрезмерно проницательными, чтобы рассмотреть этот тайный смысл поэмы и разгадать замысел и истинное лицо автора. Он, конечно, так же как и его герой, был из числа "обличающих Бога" и "разрушающих страх перед Богом", из тех, кто сомневался в божественном промысле и, похоже, даже в самом существовании бога; впрочем, для отцов церкви, как древних, так и современных, отрицание божественного промысла всегда было равносильно отрицанию самого бытия божия, — вспомним оценку, которую дал Лактанций учению Эпикура. Может быть, в те же послепленные годы другой иудейский ортодокс, сочинивший псалом 52, написал о людях такого образа мыслей, как автор поэмы о Иове, свое знаменитое: "Сказал безумец в сердце своем: "нет Бога!"
При всем том надо полагать, что религиозный скепсис автора поэмы о Иове был весьма специфичным. Он, этот автор, мог, как мы видели, сомневаться в существовании бога, которого проповедовали жрецы и пророки, — всемогущего, всеведущего и вместе с тем всесправедливого бога-промыслителя; но в то же время верил в бытие бога-творца, даже в существование каких-нибудь полевых духов, в реальность страны мертвых — Шеола и его обитателей — бесплотных теней умерших людей (рефаим), в то, что небесные созвездия влияют на земные дела, и т. д.
Понятно, что даже такого рода свободомыслие в Иудее (как в Древней Греции или Риме) было уделом очень немногих. И, конечно, независимо от того, произносили они свое "нет Бога" открыто и прямо или в завуалированной форме, они не могли быть поняты народом и вызывали негодование древнееврейских ортодоксов. Может быть, именно с этим связана одна очень характерная особенность Книги Иова.
Автор поэмы о Иове — в общем бесстрашный и по отношению к своим идейным противникам — друзьям-оппонентам не стесняющийся в выражениях полемист далеко не всегда стремился сражаться с открытым забралом. Можно себе представить, что открытые и резкие нападки на господствующую религиозную доктрину в Иудее конца V или начала IV в. до н. э. были делом отнюдь не безопасным. Вспомним обстановку в стране этого времени. В Иудее утвердилась иерократия и было полное засилие жрецов Яхве под покровительством персидских властей. Обработанное жрецами Пятикнижие Моисеево стало отныне Торой Законом, руководящей нормой жизни для всех иудеев, где бы они ни находились, и нарушение его предписаний влекло за собой не только кару Яхве, но и преследование со стороны властей. Жестокие и фанатичные меры, предпринятые в свое время (середина V в.) Ездрой и Неемией для очищения "избранного народа" от всякого рода иноземных элементов и влияний[39], еще, наверное, не совсем выветрились из памяти народа. То, что произошло с Протагором в Афинах, могло в еще худшем варианте постичь вольнодумца и "безбожника" в Иудее. Может быть, именно этим и следует объяснить тот факт, что ряд мест в Книге Иова носит странно неопределенный, двусмысленный характер, на протяжении свыше двух тысячелетий нарушая душевный покой ортодоксальных комментаторов. Ограничимся лишь парой примеров.
Первый, пожалуй, наиболее поразительный, — это уже приведенный выше стих 9:24 из третьей речи Иова: "Земля отдана в руку злодея, лицо ее судей он закрывает". Еще древние талмудисты ломали себе голову относительно этого места. Судя по контексту, "он" во втором полустишии — это бог. Но кто "злодей" в первом полустишии? И в то время как одни раввины объявили слова Иова прямой хулой в адрес бога, другие предпочли увидеть в "злодее" сатану: "Иов упрекал Бога в том, что последний передал в руки сатаны власть над землей" (Баба-Батра, 16а). А ученый комментатор Нового времени А. Эрлих с удивлением и даже некоторой озадаченностью пишет: "Под "злодеем", хотите-верьте, хотите-нет (man mag es glauben wollen, oder nicht), следует понимать не кого иного, как самого Бога!"
