Беззумный Аддам - [45]

С другой стороны, возможно, что сегодня – память святой Джейн Гудолл. «Благодарим Тебя, Господь, за то, что Ты благословил жизнь святой Джейн Гудолл, бесстрашного друга Божьего Народа Джунглей; она сподвиглась перенести множество превратностей, а также укусов Насекомых, чтобы протянуть руку через пропасть, разделяющую Виды, и благодаря ее любви к нашим ближайшим родственникам Шимпанзе и совместным с ними трудам мы смогли понять всю ценность отстоящего большого пальца на руках и ногах, а также нашу собственную глубокую…»

Нашу собственную глубокую что? Тоби роется в памяти, ища продолжение. Ее память слабеет; надо бы все такие вещи записывать. Вести дневник, как она делала, когда жила в салоне красоты «НоваТы». Можно пойти еще дальше – записать обычаи и присказки уже несуществующих вертоградарей на будущее; для блага грядущих поколений, как когда-то любили говорить политики, клянча лишний голос. Если, конечно, в грядущем будут какие-то поколения; и если они будут уметь читать. Если вдуматься, это два очень больших вопроса. И даже если искусство чтения сохранится, неужели в будущем кого-то заинтересуют обычаи малоизвестной, потом объявленной вне закона, а потом разогнанной религиозной секты «зеленых»?

Может быть, действуя с твердой верой в такое будущее, помогаешь его осуществлению. Мудрость очень в духе вертоградарей. У Тоби нет бумаги, но можно попросить Зеба прихватить немного на очередной восторгательной вылазке. Конечно, при условии, что Зебу удастся найти бумагу, которая не отсырела и не изгрызена мышами на гнезда. И не съедена термитами. Да, и еще понадобятся карандаши. Или ручки. Или мелки для бумаги. Тогда можно будет начать.

Хотя сейчас Тоби трудно сосредоточиться на идее будущего. Она слишком погружена в настоящее: в настоящем есть Зеб, а в будущем его может и не оказаться.

Она жаждет наступления ночи. Ей хочется пропустить едва начатый день и с головой плюхнуться в ночь, как в пруд; пруд с отраженной в нем луной. Плавать в жидком лунном свете.

Но жить ради ночи – опасно. День становится несущественным. Можно утратить осторожность, упустить детали, сбиться с пути. В такие дни она обнаруживает, что стоит столбом посреди комнаты, с сандалией в руках, не понимая, как она сюда попала; или снаружи, под деревом, зачарованно глядя на трепещущую листву, и мысленно дает себе пинка: «Шевелись! Сейчас же! Давай, тебе же нужно…» Но что именно ей нужно сделать?

Это не только у нее, и причиной не только ее ночная жизнь. Тоби замечает, что и другие так же расслабились. Застывают непонятно с чего, прислушиваются, хотя никто ничего не говорил. Потом рывком – заметным усилием – возвращаются в осязаемую реальность. Начинают суетиться в саду, чинить забор, возиться с солнечной установкой или на строительстве… Очень соблазнительно – просто плыть по течению, как Дети Коростеля. У них нет праздников, нет календарей, нет дел, которые нужно выполнить к сроку. Нет долговременных целей.

Она хорошо помнит это ощущение подвешенности в вакууме – с той поры, когда несколько месяцев прожила в салоне красоты «НоваТы», ожидая, пока чума, убивающая весь остальной мир, пойдет на убыль. А потом – когда прекратились мольбы, плач, стук в дверь, когда никто уже не тащился к зданию и не падал замертво на газоне, просто ожидая Знака, что кто-то еще остался в живых. Момента, когда снова начнется осмысленное время.

Она тогда цеплялась за установленный ежедневный распорядок: следила, чтобы ее тело было как следует накормлено и напоено, заполняла время мелкими делами и старательно вела дневник. Отгоняя голоса, которые пытались пробраться к ней в голову, как они любят делать, когда оказываешься в одиночестве. Отгоняя соблазн убрести прочь, в лес, открыть дверь тому, что должно с ней случиться, или, точнее говоря, с ней покончить. Положить конец.

Это было словно транс или хождение во сне. «Покорись. Сдайся. Смешайся со вселенной. Все равно этим кончится». Словно кто-то или что-то нашептывало, маня ее в темноту: «Иди к нам, иди сюда. Это будет конец. Это будет облегчение. Это будет завершение. Это будет не очень больно».

Возможно, такой шепот слышат уже и другие. Подобные голоса докучают отшельникам в пустыне и заключенным в одиночных камерах. Но, может быть, никто из находящихся рядом с Тоби от этого и не страдает: ведь здесь, в отличие от «НоваТы», нет одиночества, каждый окружен другими людьми. Но все же Тоби ловит себя на том, что каждое утро пересчитывает всех по головам, проверяя, все ли Беззумные Аддамы и бывшие вертоградари на месте; убеждаясь, что никто из них не убрел ночью в лабиринт листьев и ветвей, птичьих песен, песен ветра и тишины.

Кто-то стучит по стенке рядом с ее дверью.

– Ты внутри, о Тоби?

Это мальчик, Черная Борода, пришел ее проведать. Возможно, он сознательно или подсознательно разделяет ее страхи и не хочет, чтобы она вдруг исчезла.

– Да, – отвечает она. – Я здесь. Подожди пока, где стоишь.

Она второпях драпируется очередной простыней. На сегодня пусть будет что-нибудь менее строгое, не с геометрическим, а с цветочным рисунком. Пышные розы. Сплетение лиан. Неужели она тщеславна? Нет, она празднует возрождение жизни – своей собственной. Такое у нее оправдание. Может, она выглядит смешно – как старая овца, что притворяется ягненком? Без зеркала не скажешь. Главное – расправить плечи и шагать уверенно. Она отводит волосы за уши и закручивает в узел. Вот так, чтобы никаких шаловливых прядей. Нужна и доля сдержанности тоже.