Безжалостный Орфей - [8]

Ничего не вспомнить. Какое это счастье — иметь воспоминания. Порой они важнее снов. Без них не бываешь целым.

Да и жил ли вовсе? А был ли мальчик Иван? Он не знал. Не помнил. Гаже всего вместо родных воспоминаний перед глазами вставала она — висящая в ярком свете. И не хотела уходить.

Зачем ему досталась эта пытка? Что он ей сделал плохого? И не знал ее вовсе. Так, видел только. Пусть отстанет, пусть сгинет с глаз. Кыш, кыш, уходи! Надо выжить эту мерзость. Надо выяснить, где же был до рассвета. Немедленно, прямо сейчас. Надо бежать.

Швырнув смятые ассигнации на стол, Иван выскочил из трактира.

Крикнуть вслед: «Стой, гаденыш!» Макарьев не успел. Оставалось горестно признать: не все тайны человеческого характера изучил. Вот, например, этот пакостник в приличном костюме так и остался для трактирщика неприятной загадкой.

Прямо сказать — грязной загадочкой.

* * *

Упитанный чиновник трусил робким кузнечиком. Сжимая бланки с грифом Департамента полиции, он бубнил томно и плаксиво:

— Да как же так… Разве ж это допустимо… Мне же потом достанется… Начальство знает, зачем дежурства назначать… Вот извольте, депеша из Первого Выборгского, просят прислать… Да и Второй Казанский вас требует… Что же мне делать, когда вас только желают… Как сговорились сегодня… Ну господин Лебедев, ваше превосходительство… Так ведь нельзя… Вам ничего, а мне попадет… Вы же теперь дежурным назначены… Ну возьмите заявочку, что вам стоит… Да вот хоть в Третий Литейный загляните, здесь же рядом… Мы же канцелярия, обязаны принимать… Ну хоть одну… Ох, что будет?..

Под музыку жалобных стонов господин хладнокровно одолел мраморную лестницу, прошел длинный коридор, полный одинаковых дверей с медными табличками, свернул за угол, взбежал по узкой лестнице, крутыми витками взмывающей на третий этаж, и притормозил перед створками, на которых виднелась потертая табличка «Лебедев А.Г.». Как у всех великих — без мелких подробностей.

Дежурный изрядно запыхался, но продолжал жаловаться и ныть. Потеряв всякую надежду добиться своего, отступить уже не мог. Подгоняли ужасы мелкого чиновника — выговор и лишение премиальных. Потому готов был просить и канючить хоть до обеда. На плечо ему легла тяжкая десница. Чиновник, и так нетвердый в ногах, маленько присел.

— Друг ли ты мне, Ануфрий? — спросили у него. — Друг ли до последнего вздоха?

Чиновник с удовольствием заковал бы такого друга в кандалы, но вынужден был согласно кивнуть.

— Раз друг, уясни: ты спишь, и я тебе только снюсь. На самом деле меня нет. Я видение, сон, миф. Вот уже растворяюсь дымкой в твоих фантазиях. И знаешь, лучше спится без синяков и тяжких увечий. Чего доброго, с лестницы свалишься. Подумай об этом, Ануфрий. Согласен? Вот и молодец. Крепче спишь на службе — быстрее получишь повышение… Какая досада, что я не вернулся с вызова.

Слава Аполлона Григорьевича с некоторых пор работала на него. Он так долго создавал вокруг своей фигуры ореол кровожадного варвара, что в это поверили. Рассказывали истории, как однажды Лебедев выкинул в Мойку городового, что смел ему перечить. Другие клялись, что лично видели, как он отхлестал по щекам пристава. А кое-кто уверял, что в своей лаборатории он растворил в серной кислоте коллежского секретаря, который посмел ему возражать. Никто не рискнул проверить, сколько правды в этих ужасах. Даже высокое начальство, не склонное к суевериям, лишний раз старалось не беспокоить великого. Что было исключительно удобно. Кроме неуемного поглощения радостей жизни, остальные двадцать три часа в сутки Лебедев посвящал науке и криминалистике. Для чего приспособил кабинет.

Мало кому повезло побывать здесь. А кто побывал, возвращались с невероятными историями про пещеру ужасов. Говорили, что тут собрано столько всего, что, если вынуть из шкафов, ящиков и куч, сваленных на полу, гора вырастет выше Департамента полиции. А запах какой стоит!

Доля правды в этом была. Лебедев страдал манией или профессиональным недугом: он не выбрасывал ничего, что попалось ему при расследованиях. Сама собой копилась наглядная история преступлений за последние двадцать лет. Но кроме научного музея человеческих зверств, тут располагалась лаборатория, в которой со всем удобством можно было исследовать все, что пожелаешь: хоть следы пролитого вина, хоть отрезанную голову. Причем всеми доступными и даже недоступными приборами и методиками. Что и говорить, настоящий рай для любого мальчишки от семи до семидесяти лет.

Небрежно скинув пальто на кипу химических журналов, прижатых чьим-то черепом и чучелом крысы, Аполлон Григорьевич извлек из чемоданчика пробирки, плотно укупоренные пробками. Внутри темнели разноцветные жидкости, как на подбор неаппетитного вида. Рассматривая их на свет, Лебедев плотоядно облизнулся, что означало высшую степень интереса.

Предстояло решить мелкую задачку: какой опыт провести первым. Практика указывала, что вначале требуется установить самые простые, то есть распространенные, яды. Чаще всего их находят в крови и выделениях жертв. Время и усилия лучше всего потратить на них. Но этот случай вносил маленькую поправку: на теле барышни и вокруг не нашлось ничего, что указывало на мышьяк, цианид калия или сенильную кислоту. Наверняка применялось что-то другое. На это намекал своеобразный аромат, исходивший от одной из пробирок.