Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага - [107]

Полина Семеновна помогала многим заключенным, «врагам народа» — Докучаеву, Губанову, Федосову, Грохотову, Слезберг. Бериевцы эти милосердные акции Жемчужины назвали «преступлениями». И что удивительно и, конечно же, нам непонятно до сих пор — она сама признавалась в обдуманных «преступлениях». В личном деле можно встретить такое показание Полины Семеновны:

«В этих преступлениях я признаю себя виновной. До последнего времени я оказывала материальную помощь дочери моей ближайшей подруги Слезберг. Я дала ей шестьсот рублей, купила ей башмаки. Зоря, дочь Серебряковой, также получала от меня поддержку».

За то, что Полина Семеновна была отзывчива на просьбы людей, милосердна, она и пострадала. Но, даже находясь в ссылке в заснеженном Казахстане, она не учла суровых уроков чекистов и продолжала идти к людям с добрыми словами и помощью. Особенно баловала ребятишек из Урицкого — пока дойдет из магазина до своей избы-обители, все кульки сахара-рафинада и конфет-«подушечек» раздаст им. Так что чай она пила всегда несладкий.

Раздавала она людям и консервы, рыбные и мясные, свои платья и обувь — туфли и сапоги…

Все годы ссылки в селе Урицком, рассказывал мне учитель истории К.О. Сакауов, она оставалась инкогнито для жителей. Но кое-какие сведения о таинственной незнакомке в белом все же просочились в массы. Вначале ее считали «Каплан», убийцей Ленина. Но вот женщины, которые помогали ей лепить пельмени, отвергли эту версию. Да, она видела Ленина, как сама призналась, но очень его уважала за ум, публицистику, верность марксизму-ленинизму. Нет, она не Каплан…

Вскоре почтовики проговорились, что настоящая фамилия незнакомки Карповская, во всяком случае, под такой фамилией она отправляла письма в Москву своей дочери Светлане, а однажды даже написала весточку Вячеславу Михайловичу Молотову. Но дошли ли ее письма в стольный град? Навряд ли. Они изымались из почтового ящика особистами и подшивались в личное дело Жемчужины. Так, именно там сохранилось ее единственное письмо Молотову:

«Четыре года разлуки, четыре вечности пролетели над моей бедной, жуткой, страшной жизнью. Только мысль о тебе, что тебе еще, может быть, нужны остатки моего истерзанного сердца и вся моя огромная любовь, заставляет меня жить».

Она была верна своему мужу все годы ссылки в Урицком. Как-то один из офицеров МГБ, охранявший ее дом, выпив для храбрости, начал объясняться незнакомке в любви, схватив ее за руку и подол юбки… Она оттолкнула его так, что он ударился о косяк двери и долго ходил с синяком на лбу. Он на всю жизнь запомнил слова незнакомки:

— Сам Сталин не позволял себе такого поведения. А вы…

Вскоре офицера отправили подальше из Урицкого. Он лишился жирной зарплаты — охранники незнакомки получали по две тысячи рублей в месяц, хотя самой Карповской переводили на содержание только 250 рублей (и это тогда считалось большими деньгами).

Был еще случай с бухгалтером из соседнего села. Он настойчиво стучал в окна незнакомки, приговаривая:

— Откройте мне, я все про вас знаю, я давно влюблен в вас, я видел вас в Москве… Я хочу сказать, что прекраснее вас женщины не видел. Я хочу поздравить вас с 8 марта!

Он показывал через стекло маленький букетик первых подснежников, собранных в рощице в степи… Но вместо хозяйки дверь открыл капитан госбезопасности. Помахав перед носом бухгалтера пистолетом Макарова, он крикнул:

— Ступай туда, откуда пришел! Тоже мне жених нашелся! Застрелю!

Конечно, после этого случая незнакомку больше никто не тревожил, а дом ее обходили сотой дорогой, сотой стороной.

В Урицком она жила как бы в тумане между прошлым и будущим. Она погружалась мыслями в жизнь, проведенную в Кремле, и ей часто снилась ее первейшая подруга, жена Сталина Надежда Аллилуева.

Ах, Наденька, Наденька, предупреждала же ее Полина: не вступай в ссоры и споры с Иосифом, будешь всегда наказуема. Грузины не терпят, когда в их дела вникают женщины. А Иосиф, такой грубый, несдержанный, горячий, пылкий, — тем более. Его надо поддерживать, ему надо вторить, даже подхалимничать, лебезить, как это делают грузинские женщины по отношению к своим мужьям. А иначе — искры раздора, а там и до пламени недалеко. Не послушалась Надя — полезла в полемику, выяснять стала — кто прав, кто виноват, вместо того, чтобы борщ Иосифу любимый варить с дольками чеснока, рубашки стирать да помалкивать, если хвалить не можешь. Нет, стала защищать Николая Бухарина, повторяя, что тот — любимец Ленина… Каково это было слушать Сталину? Раскритиковала аграрную политику партии, коллективизацию, которая довела сельчан до мора и голода… Сталину ее позиция была поперек горла, ведь это он загонял мужиков и баб в колхозы, воспевая в своих речах единственно верную форму собственности будущего коммунизма.

Иосиф выходил из себя, слушая «детский лепет» Нади, не сдерживаясь, обзывал ее то «дурой», то «шизофреничкой». Она в долгу не оставалась, отвечая ему оскорбительно: «параноик». И вот в результате такого любезного обмена мнениями у Надежды стало падать настроение, хандра охватила все ее существо. И в одну тоскливую ночь ее не стало. Испуганная экономка Сталина позвонила Полине Молотовой: