Безымянное семейство - [41]

Бриджета Моргаз, решившая жить на то немногое, что принадлежало лично ей, ни за что не хотела оставлять у себя деньги, найденные в бумажнике самоубийцы. Эти деньги не могли и не должны были быть употреблены иначе, как на нужды национального движения. Они были переданы на тайное хранение в руки нотариуса Ника из Монреаля на уже известных читателю условиях. Часть их была оставлена Жаном для непосредственной раздачи сторонникам реформ. Таким образом, в 1831 и 1835 годах комитеты получили необходимые суммы для закупки оружия и боеприпасов. В 1837 году остаток этого вклада, еще довольно значительный, был доставлен в комитет на виллу «Монкальм» и вручен де Водрелю. Это было все, что еще оставалось от вознаграждения за предательство.

Итак, в дом в Сен-Шарле, где уединилась Бриджета, сыновья приходили тайно повидаться с нею, когда у них бывала такая возможность. Уже на протяжении нескольких лет каждый из них шел своей собственной дорогой к одной общей цели.

Старший, Джоан, внушил себе, что отныне никакие земные блага для него не существуют. Оказавшись в столь горестном положении, он обратился помыслами к Богу и пожелал сделаться священником, но священником-борцом. Он вступил в братство сюльпициан с намерением поддержать словом борьбу за неотъемлемые права своей страны. Врожденное красноречие, воспламененное чувством самого глубокого патриотизма, привлекало к нему население городков и селений; слава его росла и достигла в ту пору своего расцвета.

Жан же стал принимать участие в движении сторонников реформ не только словом, но и делом.

Несмотря на то, что мятеж 1835 года, как и мятеж 1831 года, потерпел неудачу, популярность его нисколько не уменьшилась. В народе на него смотрели как на таинственного предводителя «Сынов Свободы»: он появлялся лишь в тот час, когда надо было жертвовать собой, а затем исчезал, чтобы снова приняться за свое дело. Было хорошо известно, какой высокий авторитет он завоевал в оппозиционной либеральной партии. Казалось, что дело независимости находится в руках одного человека — Жана Безымянного, как он сам себя называл, и что от него одного патриоты ожидают сигнала к новому восстанию.

И час его был уже близок. А пока, прежде чем окунуться с головой в новую схватку, Жан и Джоан, которых случай свел в Шамбли, захотели посетить «Запертый дом», чтобы повидаться с матерью — быть может, в последний раз.

И вот теперь они сидели с нею рядом, держали в своих руках ее руки, разговаривали с нею вполголоса. Жан и Джоан рассказали ей, как обстоят дела. Борьба обещает быть жестокой, не на жизнь, а на смерть — каким и должно быть окончательное сражение.

Проникнувшись чувствами, которыми были переполнены их сердца, Бриджета обрела надежду, что преступление отца будет, наконец искуплено сыновьями. И она заговорила.

— Мой Жан, мой Джоан, — сказала она, — мне так нужно разделять с вами ваши надежды и верить в успех...

— Да, матушка, надо верить, — ответил Жан. — Еще несколько дней, и движение начнется.

— И да пошлет нам Господь удачу, которой заслуживает всякое святое дело! — добавил Джоан.

— Да будет с нами помощь Божия! — откликнулась Бриджета. — и, быть может, я буду иметь, наконец, право помолиться за...

До сей поры ни разу, о нет, никогда не могла вырваться из уст этой несчастной женщины молитва за спасение души того, кто был ей мужем!

— Матушка, — сказал Жан, — матушка...

— А ты, сын мой, — спросила Бриджета, — молился ли ты за отца — ты, служитель всепрощающего Бога?

Джоан молча опустил голову. Бриджета заговорила снова:

— Дети мои, до сих пор вы оба исправно служили своему Делу, но не забывайте того, что, посвятив себя ему, вы лишь исполняли долг. И если отечество наше когда-нибудь будет обязано вам своей независимостью, то имя, которое мы носили когда-то, имя Моргаза...

— Не должно более существовать, матушка! — ответил Жан. — Ему точно так же нельзя вернуть честь, как нельзя вернуть жизнь патриотам, которые по вине нашего отца взошли на эшафот. То, что делали мы с Джоаном, было не ради того, чтобы смыть позор, связанный с нашим именем!.. Ведь это невозможно. Мы поставили себе цель иного рода. Усилия наши направлены на то, чтобы искупить зло, причиненное нашему отечеству, а не зло, причиненное нам самим. Не так ли, Джоан?

— Да, — ответил молодой священник. — Если Господь может прощать, то мне слишком хорошо известно, что это заказано людям, и, пока таков закон общества, наше имя пребудет одним из тех, что преданы на всеобщее поругание.

— Значит, этого никогда не смогут забыть? — спросила Бриджета, поцеловав сыновей в лоб и как бы желая стереть с них поцелуем несмываемое клеймо.

— Забыть! — воскликнул Жан. — Побывай-ка, матушка, в Шамбли, и ты увидишь, какое забвение...

— Жан, — поспешно перебил его Джоан, — помолчи!

— Нет, Джоан!.. Надо, чтобы наша мать знала... У нее достанет мужества выслушать все, я не хочу, чтобы у нее оставалась надежда на искупление, которое невозможно.

И, понизив голос, прерывающимся шепотом, не договаривая слов, Жан поведал ей о том, что произошло несколько дней назад в селении Шамбли, на родине семейства Моргазов, перед развалинами отчего дома.