Безымянная могила - [7]

Шрифт
Интервал

Так что, думаю я, необходимо добиваться согласия, согласия любой ценой, ибо в положении нашем это единственный шанс на прочный мир. И тут я должен особо выделить слово «шанс». Внутренние проблемы империи я обсуждать не хочу: это не в моей компетенции; хотя тревожные вести доходят и до меня. Однако не могу не сказать со всей убежденностью: то, что будит неспокойство в Риме, есть источник опасности и в провинции — сошлюсь здесь лишь на деяния покойного императора Калигулы. Я далек от того, чтобы давать какие-либо советы: во-первых, как я уже отмечал, в политике разбираюсь плохо, а во-вторых, руководство империи в моих советах и не нуждается. Хотел бы только лишний раз подчеркнуть, что мы слишком зависим друг от друга, чтобы игнорировать необходимость разумного компромисса.

В общих интересах и провинции, и империи осознать, что сложившееся положение для нас скорее все-таки плодотворно, чем губительно. Это значит, что здешний народ видит в римском солдате не оккупанта, а защитника, а Рим, как верного друга, прижимает к груди своей народ иудейский. Силовые методы должны быть отодвинуты на задний план, и должны быть найдены те идеологические, идейные основы, которые сделают естественной тесную зависимость, не ставя при этом под вопрос суверенитет. Нужно добиться, чтобы и аристократия, и народ провинции могли в равной степени уважать прокуратора, в военном же присутствии видели залог мира и безопасности.

О том, каковыми могли бы быть те идейные, идеологические основы, которые способны укоренить — следом за пассивным принятием существующего порядка вещей — подлинное общественное согласие, бегло сказать невозможно. Одно ясно наверняка: общим в них должно быть нечто такое, что сохраняет традицию и все-таки означает новое качество. Говоря попросту: приверженность некой общей, не слишком далекой и чуждой вере.

Труднее ответить мне на вопросы первосвященника Иосифа, и тут, пожалуй, даже долгих объяснений не требуется. Я иудей, многие относят меня к лагерю фарисеев, хотя я, как уже отмечал, всегда старался держаться подальше от партий, ибо мышление мое несовместимо с партийностью. В то же время, поскольку вплоть до сегодняшнего дня я не перестал изучать исполненную борений историю народа нашего, знаю, что единство у нас достигается зачастую именно в результате своеобразного равновесия сил, порожденного внутренней разделенностью, и что разделенность эта с течением времени стала своеобразной традицией, предметом гордости. Так что все, что происходило с нами на протяжении долгих столетий, для меня является как бы личным наследием, кое определяет мою судьбу и укрепляет во мне зыбкую надежду на лучшее.

Что касается нашей нынешней ситуации, то я, может быть повторяясь, скажу следующее.

И прошу считать все нижесказанное сугубо частным мнением сугубо частного человека, слабого, не застрахованного от ошибок иудея, состарившегося в размышлениях учителя по имени Гамалиил, под каковым именем я живу, — хотя внучек мой получил то же имя, что наполняет душу мою самыми нежными чувствами.

Первосвященник Иосиф характеризует Ананию как человека, достойного в эти исключительно тяжелые времена занять пост первосвященника. Кажется мне, что я давно его знаю; если только это действительно тот, кого я имею в виду, роясь в ворохе воспоминаний и фактов. И здесь я вынужден сделать небольшое отступление. Еще во времена первосвященника Анны Синедрион вынес решение, призывающее оказывать поддержку малоимущим, а точнее — одаренным детям малоимущих. Мысль сия была весьма полезна и благотворна, особенно если принять во внимание бурную судьбу племени нашего, то отчаяние, что владело людьми, потерявшими надежду на передышку в череде нескончаемых войн, страдания нищих и страждущих. Много молодежи нашей бессмысленно погибло в боях, многие бежали в пустыни и горы, стали, не желая того, бунтарями. Помочь, поддержать обиженных судьбой — в этом заключалась чрезвычайно плодотворная идея Анны.

Особое внимание при отборе в школы обращалось на то, чтобы поднимать людей трудной судьбы, учить сирот, детей, выросших без надзора и ласки. Практика эта мало-помалу пробудила в людях симпатию к нам, и народ уже нас не просто терпел — он взирал на нас с доверием и надеждой. Анна просил и меня взять нескольких учеников из народа, и я с радостью отозвался на просьбу.

Признаюсь: молва обо мне расходилась все шире, и я никогда не испытывал недостатка в учениках; люди богатые, состоятельные посылали ко мне детей, не просто следуя моде, но из искреннего уважения; и с платой за обучение не скупились. Деньги ни в те времена, ни позже не были для меня главной целью, но принимать я их принимал; в те годы я купил сад, выстроил дом, нанял слуг для работ вокруг дома. Условие у меня было одно: спустя год, отводимый на испытание, я сам решал, кого учить дальше, а от кого отказаться, в лучшем случае порекомендовав ученика в другую школу. В этом вопросе я был непреклонен — и никакой тугой кошелек не мог заставить меня взвалить на себя обучение того, кто для этого не был пригоден. Анна по достоинству оценил этот мой принцип, и для отобранных бедняков мне тоже не пришлось делать исключения. Должен заметить: сами они проходили учебу бесплатно, живя в доме у меня на полном пансионе, мне же Синедрион перечислял скромную сумму за каждого. Это было чудесное время, оно запомнилось мне на всю жизнь: меня окружали юные лица с широко открытыми доверчивыми глазами, в которых светился живой, жадный до знаний ум. Там были и выросшие в холе барчуки, и безродные отпрыски вперемешку. Таланты я находил и у тех, и у других — и именно тогда с изумлением обнаружил, что способности и пытливость ума не зависят от происхождения, от состоятельности семьи, в которой растет дитя. Я мог бы привести целый ряд примеров — но цель моей записки не в этом. Я и сам многому научился, занимаясь с этой молодежью, и считаю не просто достойным сожаления обстоятельством, но непростительной ошибкой, почти преступлением распоряжение Каиафы, который внезапно отменил отбор и бесплатное обучение детей бедняков, ссылаясь на то, что как раз из этих школ выходят в последнее время вожаки вновь вспыхнувших акций неповиновения и восстаний и нельзя далее терпеть, что против нас поднимаются именно те, кого мы, проявив великодушие, облагодетельствовали и приравняли к себе. Должен заметить, Каиафа даже не счел нужным, принимая это решение, испросить моего совета; отношения наши после этого не просто стали прохладными, но практически прервались, о чем свидетельствует, например, тот факт, что при последней нашей встрече, во время упомянутого процесса, когда я выступил в Синедрионе в защиту последователей Иисуса, хотя идеи его оставались мне чужды, Каиафа даже не удостоил меня приветственным словом, а когда я изложил свое мнение, демонстративно удалился. С его стороны это было ужасной бестактностью, но я, зная его вспыльчивую натуру, простил его про себя. И не испытал никакого злорадства, когда спустя некоторое время прокуратор Вителлий лишил его поста первосвященника и назначил его преемником Ионафана.


Еще от автора Сильвестр Эрдёг
Посвящение

В книгу вошли пять повестей наиболее значительных представителей новой венгерской прозы — поколения, сделавшего своим творческим кредо предельную откровенность в разговоре о самых острых проблемах современности и истории, нравственности и любви.В повестях «Библия» П. Надаша и «Фанчико и Пинта» П. Эстерхази сквозь призму детского восприятия раскрывается правда о периоде культа личности в Венгрии. В произведениях Й. Балажа («Захоронь») и С. Эрдёга («Упокоение Лазара») речь идет о людях «обыденной» судьбы, которые, сталкиваясь с несправедливостью, встают на защиту человеческого достоинства.


Посреди земли

В сборник входят наиболее значительные рассказы венгерских писателей семидесятых годов (Й. Балажа, И. Болдижара. А. Йокаи, К. Сакони и др.). разнообразные по своей тематике. В центре внимания авторов рассказов — события времен второй мировой войны, актуальные темы жизни сегодняшней Венгрии, моральная проблематика.Все рассказы на русском языке публикуются впервые.


Рекомендуем почитать
В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.


Школа корабелов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дон Корлеоне и все-все-все

Эта история произошла в реальности. Её персонажи: пират-гуманист, фашист-пацифист, пылесосный император, консультант по чёрной магии, социологи-террористы, прокуроры-революционеры, нью-йоркские гангстеры, советские партизаны, сицилийские мафиози, американские шпионы, швейцарские банкиры, ватиканские кардиналы, тысяча живых масонов, два мёртвых комиссара Каттани, один настоящий дон Корлеоне и все-все-все остальные — не являются плодом авторского вымысла. Это — история Италии.


История четырех братьев. Годы сомнений и страстей

В книгу вошли два романа ленинградского прозаика В. Бакинского. «История четырех братьев» охватывает пятилетие с 1916 по 1921 год. Главная тема — становление личности четырех мальчиков из бедной пролетарской семьи в период революции и гражданской войны в Поволжье. Важный мотив этого произведения — история любви Ильи Гуляева и Верочки, дочери учителя. Роман «Годы сомнений и страстей» посвящен кавказскому периоду жизни Л. Н. Толстого (1851—1853 гг.). На Кавказе Толстой добивается зачисления на военную службу, принимает участие в зимних походах русской армии.


Дакия Молдова

В книге рассматривается история древнего фракийского народа гетов. Приводятся доказательства, что молдавский язык является преемником языка гетодаков, а молдавский народ – потомками древнего народа гето-молдован.


Лонгборн

Герои этой книги живут в одном доме с героями «Гордости и предубеждения». Но не на верхних, а на нижнем этаже – «под лестницей», как говорили в старой доброй Англии. Это те, кто упоминается у Джейн Остин лишь мельком, в основном оставаясь «за кулисами». Те, кто готовит, стирает, убирает – прислуживает семейству Беннетов и работает в поместье Лонгборн.Жизнь прислуги подчинена строгому распорядку – поместье большое, дел всегда невпроворот, к вечеру все валятся с ног от усталости. Но молодость есть молодость.