Безымянная могила - [37]

— Я в самом деле хотел бы туда попасть… — Дидим лег на циновку, вытянулся, потом приподнялся, опираясь на локоть. — Говорят, этот Савл был их злейшим врагом, а они все же спасли ему жизнь.

— Может быть. — Старуха подняла глаза к небу. — Месяц еле светит… Да, случались тут всякие нехорошие вещи: и убийства, и драки. Нынче — тихо.

— Того Савла они вроде сами же и стукнули. Он несколько дней без памяти был. Ты должна была его видеть.

— Ну, а если видела?.. Ты ведь в Индию направляешься, брата искать. Спи. Я тоже пойду лягу. — Старуха тяжело поднялась, неловко двигаясь во тьме, забрала скамеечку. — Насчет платы утром поговорим, как я сказала. Тогда и кошелек отдам. До тех пор не ищи, все равно не найдешь. Видишь, в доме Иуды все еще молятся, так у них принято. Я только с виду их знаю. Может, и Савл здесь когда-то был. Я — язычница, мне хватает, что я ночь ненавижу. Спи. — И старуха, шаркая ногами, ушла.

Дидим смотрел на дом, что стоял через улицу. И думал: они, те, кто сидит там вокруг лампады, молятся и счастливы, ибо не знают, откуда взялась их вера… И еще думал Дидим, что никогда, наверное, не попасть ему в Индию. Доберется до пустыни, где все сжигает яростный солнечный свет, и будет идти, идти, пока не обнимет его вечная тьма. Кости его будет шлифовать колючий песок, и он не почувствует ни страха, ни боли…

Утром старуха нашла в сенях, рядом с дверью, аккуратно свернутую циновку. Сначала она подумала, что чужак, наверно, пошел к колодцу умыться. Потом у нее появились нехорошие мысли, она проверила, не пропало ли что-нибудь в доме; однако все было на месте, и кошелек лежал там, куда она его спрятала, деньги, до последнего динария, никуда не делись. Она ничего не могла понять. Постояла, держа кошелек, у входа: вдруг вернется чужак, ведь до Индии путь неблизок, не раз и не два придется ему искать ночлег. Мимо гнали скотину, шли туда-сюда люди, улица оживилась. Из дома напротив один за другим выходили братья, Симон и Мария стояли в воротах, они поклонились, увидев старуху.

— Жаркий день будет сегодня, — улыбаясь, сказал Симон. Старуха покивала; потом, пропустив прохожих, перешла улицу и шепотом спросила:

— Не приходил тут к вам человек? Немолодой уже, борода седая почти.

— Никого мы не видели, — сказала Мария.

— Ночь прошла мирно, — сказал Симон.

— Тогда ничего я не понимаю, — растерянно развела руками старуха. — Вечером пришел он ко мне, на ночлег попросился. В Индию, говорит, иду, брата искать. За ночлег, говорит, заплачу. Дала я ему циновку, он лег на улице, возле входа, мы долго с ним разговаривали, месяц был уже высоко. Он про вас расспрашивал: почему этот дом называют домом Иуды да знала ли я Савла, которого когда-то давно здесь лечили…

— Савла? — переспросила Мария.

— Савла? — повторил за нею Симон. Старуха усердно покивала.

— Вот и я говорю: очень он показался мне подозрительным. Он даже кошелек мне свой отдал, чтобы я хранила, если не верю ему. Я кошелек спрятала и сказала: насчет платы утром поговорим. Думала, попрошу у него динарий, какие-никакие, а деньги, и принесла ему хлеба и фиников. А утром он исчез. Я подумала, может, он к вам пришел, потому что спрашивал про Савла и еще говорил, что брат его был учеником Иисуса, даже видел его после того, как тот воскрес…

— Никто к нам не приходил. И никто не стучался, — бледнея, сказала Мария.

— Деньги эти я у себя не оставлю. — Старуха вертела в руках кошелек. — И к фарисеям их отнести не могу, он к ним отказался идти, хоть я и говорила, что там он найдет ночлег получше, там рады будут человеку из Иерусалима…

— Из Иерусалима? — переспросил Симон.

— Да, он сказал, что из Иерусалима и что седьмой день в пути, — кивнула старуха и протянула кошелек. — Пускай у вас будут эти деньги, по-моему, он для вас их и принес, иначе никак не получается. Наверно, хотел, чтобы никто о нем не узнал.

— Да ведь мы… — Мария не знала, что сказать.

— Иначе бы не смотрел он все время на дом, не спрашивал бы, знала ли я Савла, который в этом доме обратился в вашу веру. По всему видать, это пожертвование, только никто не должен догадываться, от кого оно. Вообще он загадками говорил; да и Индию, я так думаю, поминал, чтобы следы запутать. Ну, будьте здоровы. — И старуха пошла назад через улицу, уступая дорогу прохожим.

— Что ты насчет этого думаешь? — спросила Мария Симона.

— Думаю, трудные времена надвигаются, об этом хотели нас предупредить братья из Иерусалима… Если не вернется тот человек за деньгами, разделим между нуждающимися. Они вошли в дом. Симон заботливо спрятал кошелек.

— А если это ловушка? Вроде украли мы деньги? — с тревогой посмотрела на Симона Мария.

— Расскажем все как было. Свидетель у нас есть, на нее можно положиться. Симон пошел готовить инвентарь для работы в саду. Мария поставила лампаду на полку и принялась за уборку горницы.

Протокол I

Беседа с первосвященником Ананией, предложение о снятии его с должности. Присутствуют: члены особой комиссии Синедриона, глава комиссии Измаил из рода Фаби, а также Анания. Иосиф из рода Симона объявляет: беседа проводится по инициативе Измаила из рода Фаби, получившего ряд сигналов из Синедриона. Вопрос предварительно несколько раз обсуждался в узком кругу; в ходе обсуждений сложилось единое мнение, что с Ананией следует побеседовать и из первосвященников его снять. Участники предварительных обсуждений посчитали нецелесообразным созыв Синедриона в полном составе ввиду сугубой секретности вопросов, которые тут неизбежно встанут. Иосиф из рода Симона сообщает: Анания, естественно, принимает участие в беседе как первосвященник, решение о снятии его с занимаемого поста не входит в компетенцию комиссии, однако, будучи избранным внутренним органом Синедриона, комиссия воспользуется правом представить свои предложения царю Агриппе. Иосиф из рода Симона сообщает также, что вести допрос после единогласного голосования поручено Измаилу из рода Фаби. И просит Измаила приступить к допросу.