Безымянная могила - [29]

Потому что его и в могиле на самом деле нет, только тело его истлевает в земле. Взяла я свою корзину и, шатаясь, пошла прочь. Слезы мои иссякли.

Когда я, идя по тропинке, повернула к воротам, то еще раз оглянулась на склеп и увидела сторожа: он как раз выходил из склепа, и на руке у него белели под солнцем свернутые пелены. До сих пор не знаю, где похоронен Иисус. Иоанн сказал, что воскрес он, он сам его видел. Может, правда… Недавно от Анании пришла грамота с печатью, его завещание, в котором он оставляет мне в наследство какой-то участок земли. Землю Горшечника в Иерусалиме. Потому, наверно, что мой отец тоже горшечником был. Но это уже другая история.

— А при чем здесь Анания? — Лука наклонился вперед. — Ты его знала?

— Говорю же, это другая история. — Мария Магдалина снова отпила молока с медом. — Себе-то ты почему не принес? Есть и молоко, и мед. Или не понравилось?

— Понравилось, но не хочу больше. Слушаю тебя, женщина. Мария Магдалина вздохнула.

— Иоанн у нас спрятался и потом много лет тут жил. Первое время он такой был… наивный: или весь восторгом горит, или чуть от страха не умирает. Потом уж он возмужал, не так боялся всего. Часто сидел, погрузившись в какие-то думы. Это он нам сказал, что Иисус воскрес; он часто рассказывал, как тот им явился, хотя дверь была заперта на засов. Говорит, сначала они глазам своим не поверили; они в темноте сидели, боялись лампаду зажечь, Фома даже к ранам Иисуса прикоснулся, чтобы убедиться, что это он, учитель.

Потом, рассказывал Иоанн, Иисус исчез так же, как появился, а они все сидели и ждали чего-то, испуганные и растерянные. Симон, которого Иисус Петром называл, первым пришел в себя и встал. Пойду, говорит, снова рыбачить, это дело верное, там никаких неожиданностей не будет. И многие с ним пошли, даже Иоанн. Попробовали они ловить рыбу на Генисаретском озере, но не шла в сети рыба, только устали они и разозлились, и тогда с берега кто-то крикнул: в другом месте забросьте сети. Темно еще было, рассвет наступал медленно, и — чудо случилось, выловили они много рыб, числом сто пятьдесят три. Едва сумели с добычей добраться на лодке до берега, а на берегу стоял Иисус и рыбу пек на углях. Они и тогда его не узнали, но все были в смущении: после стольких напрасных усилий — столько рыбы, и все благодаря ему. Ничего они ему не сказали, сели и стали есть. И в наступающем утре Иисус спросил Петра, любит ли тот его. Трижды он у него спросил это, а Петр, схватившись за голову, поклялся, что любит, и разрыдался. Потом Иисус встал и сказал Иоанну, чтобы тот следовал за ним. Петр еще что-то спросил, Иисус ответил ему, Иоанн не помнит точно, что именно, просто встал и пошел за Иисусом по направлению к встающему солнцу. Впереди шел Иисус, за ним Иоанн, солнце сияло все ярче, и вдруг Иоанн обнаружил, что он один, и, сколько он ни кричал, Иисус так и не отозвался. Иоанн часто рассказывал, что Иисус воскрес, и был среди них в темной комнате, и был с ними на берегу во время восхода солнца. И еще рассказывал, что узнал, кто где прячется, и что Иуда исчез. Иоанн редко осмеливался выбираться в Иерусалим, уходил всегда в сумерках, а к рассвету возвращался. И рассказывал все, что узнал. Что Петр и другие снова что-то затевают, и что их преследуют, и что ненависть снова вспыхнула, с тех пор как Иисус воскрес. Лазарь, брат мой, уже восстановил свои силы, он ловил каждое слово Иоанна; однажды сказал он, что сходит навестить одного своего доброго знакомого, который жил за деревней. А на другой день постучали в окно незнакомые люди, сказали: Лазарь лежит весь в крови, мертвый, в канаве. Камнем ему размозжили голову. Марфа упала без чувств, Иоанн так испугался, что не смел выйти из дому, я похоронила брата сама, как положено по обычаю. Иоанн сказал: ты такая сильная, Мария Магдалина. Я кивнула, мол, ладно, а сама едва дождалась, когда можно будет сесть наконец, чтобы он не видел, что я всем телом дрожу. Потом Иоанн сказал: я тобой восхищаюсь. Я сидела на скамеечке, глядя в стену перед собой. Он сел на пол, ноги скрестил. И снова сказал: я так тобой восхищаюсь, Мария Магдалина, и все смотрит, смотрит на меня. Пришлось мне наконец улыбнуться, ладно, говорю, парень, ты уже вырос, ты сейчас — мужчина в семье. И погладила его по волосам, по щеке. И тогда что-то дрогнуло во мне, приятно мне было к нему прикасаться, кожа его была бархатистой, волосы, борода — как кудель мягкая… Траур прошел тихо, без заметных событий.

Спустя некоторое время Иоанн снова набрался храбрости и стал наведываться в Иерусалим; иногда оставался там на день-два. Сначала я боялась за него, волновалась, представляла всякие несчастья и в душе готовила себя к ним. И в конце концов поняла, что, когда его нет, Иоанна, мне его не хватает. Соседи привыкли к тому, что он родственник наш, не допытывались, что да как. А я стала за собой замечать, что приятно мне смотреть на него. Он, бывало, вернется на ранней заре, усталый, и сразу спать ложится, а я сижу на краю его постели, как Иисус сидел возле Лазаря, и смотрю, смотрю на него. Осторожно поглажу его волосы, тихонько, едва касаясь, поцелую в щеку… Марфа видела это, но не говорила мне ничего. Как отправляется Иоанн в Иерусалим или еще куда, а делал он это теперь все чаще, я провожу его до угла, на прощанье обниму, поцелую. Он тоже меня обнимет и поцелует. Береги себя, маленький мой, говорю я ему. Ничего со мной не случится, потому что ты меня бережешь, улыбается он в ответ. Я люблю тебя, маленький мой, шепчу я ему, ты один у меня остался. Я тоже тебя люблю, Мария Магдалина, а сейчас пойду, ждут меня, вернусь целый и невредимый — и поцелует меня в глаза, как Иисус когда-то. Однажды его три дня не было, я места себе не находила.