Безвременье - [20]

И дух Вавочки-Хрю приводил всех в восторг.

— Будет истинный хранитель наших традиций! Дух товарищества в нём развит. Посмотрите! За товарищами так и бегает. Так и бегает!

К 16 годам относится очень важное событие в жизни Хрю.

Кто родителей давно уже беспокоило одно загадочное обстоятельство.

У их ребёнка был хвостик. Правда, небольшой, но хвостик. И притом закорючкой.

Отец смотрел на это философски:

— А чёрт с ним, что хвостик. Не видать!

Но мать подолгу плакала, думая:

«А как же успехи у светских…»

Когда Хрю исполнилось 16 лет, его повезли в Париж к знаменитому профессору-хирургу,

Знаменитый профессор-хирург посмотрел, сказал:

— Пустяки! Сейчас отрежем!

И для успокоения показал в спирту 666 таких же хвостиков закорючкой, которые он отрезал за последнее время.

— Это встречается теперь часто!

Хвостик был отрезан, и всякая связь с прошлым была, таким образом, порвана.

Окончив заведение, Хрю вступил в жизнь не то кандидатом на что-то, не то исполняющим какие-то особые поручения.

Теперь он был Хрю только для одного графа Завихряйского, Вавочка для товарищей, Василий Петрович для остальных.

Молодой человек, приятной полноты, в пенсне. Профиль — не то, чтоб особенный, но дамы находили, что в нём есть что-то, если не римское, то всё-таки «noble»[12].

Голова всегда скромно опущена, и глаза скромно в землю.

Что очень нравилось.

— Редкий молодой человек! С правилами!

Только в одном случае эти скромно опущенные глаза подымались и сверкали даже злым огоньком.

Василий Петрович сам не понимал, почему это.

Но когда при нём произносилось слово «грязь», — ему вдруг начинало казаться, словно у него хотят отнять что-то очень дорогое.

Стоило произнести это слово, как Василий Петрович вдруг начинал беспокоиться, маленькие глазки его метали молнии.

— Грязь-с! Так что же такое-с? Своя грязь, родная-с! И в грязи проживём-с. Своё-с! Своё!

Это производило чрезвычайно приятное впечатление.

— Конечно, молод, горячая голова, увлекается. Но в основе это имеет хорошую, хорошую подкладку! Всё лучше, чем предпочтение чужого своему! На отличной дороге молодой человек! Прекрасного образа мыслей!

Другое, что смущало Василия Петровича, — это то, что время от времени он вдруг почему-то уставал ходить, стоять, сидеть. Ему вдруг неудержимо хотелось стать на четвереньки.

До того неудержимо, что раз он, действительно, не удержался.

Явившись с каким-то особым поручением к очень важному и утомлённому делами лицу, Василий Петрович вдруг стал на четвереньки, пробежался по кабинету, взвизгнул, хрюкнул, ткнул важное лицо носом в коленку и почесал спину об угол письменного стола.

— Совсем свинья! — радостно воскликнуло важное лицо и расхохоталось, да так, как не хохотало лет двадцать.

До слёз.

— Да ты, братец, забавник. А? Спасибо, спасибо тебе. Развлёк старика! Давно так весело не проводил времени. Это хорошо, это хорошо между делами. Голова потом как-то свежее. Молодчинище!

И важное лицо приказало:

— Вы ко мне, пожалуйста, всегда Василия Петровича с докладами присылайте. Всегда!

И, входя в кабинет, Василий Петрович всегда давал себе волю, бегал на четвереньках, чесался об углы, хрюкал.

А важное лицо хохотало и кричало:

— Будет! Будет! Умру!.. Ой, батюшки! Смеяться даже я начал! Душой молодею.

Смущали ещё и странные сны Василия Петровича.

Во сне никогда ничего, кроме свиней, он не видывал.

Снилась ему всегда свинья, а за ней двенадцать поросят. Подходила к нему, толкала пятаком и говорила:

— Все твои!

— Жениться надо! — решал Василий Петрович.

И однажды, когда ему приснилась свинья с четырнадцатью поросятами, поехал и сделал предложение Зизи Звездинцевой.

Зизи Звездинцева — молодая девушка, с лицом английской мисс, с глазами, ясными, как хрусталь, с улыбкой чистой и, как её называли, «святой», — занималась выжиганием по дереву, помогала матери в благотворительности, читала Катюлла Мендеса и Армана Сильвестра, спрашивая объяснения наиболее «туманных мест» у гувернантки, отставной парижской кокотки, и часами рассматривала себя в трюмо «без всего», улыбаясь загадочной и многое обещающей улыбкой.

Когда подруги спрашивали её:

— Почему ты идёшь за Василия Петровича?

Она отвечала:

— Il est tres, tres cochon![13]

Эта свадьба была истинным праздником для всех благомыслящих людей в свете.

— Такая пара! Молодой человек таких правил и девушка такой добродетели!

Многие даже плакали.

Василий Петрович блестяще шёл по службе и блестяще в денежных делах.

Он зарабатывал огромные деньги голосом.

Конечно, это не был голос Мазини, голос Баттистини, — это был просто обыкновенный поросячий визг, достаточно звонкий и пронзительный.

Когда «оживлялась» отечественная промышленность и возникало новое нефтяное, золотое, каменноугольное дело, — Василий Петрович моментально начинал всюду и везде визжать своим поросячьим голосом:

— А? Ивановское дело! Как же, знаю я их!..

Тут помогало ему его происхождение.

У Василия Петровича была неудержимая страсть к задним дворам и мусорным ямам.

Он вечно копался в мусорных ямах задних дворов всех домов и на каждого имел по какой-нибудь мерзости из мусорной ямы.

— Такой-то. А он то-то. Он то-то.

Слыша поросячий визг, все оглядывались, невольно прислушивались.