Безвременье - [14]

Какой-нибудь лекаришка, виновный в том, что забыл портсигар с папиросами у больного в кишках пренаивно пишет в «вынужденном объяснении»:

«Конечно, я считаю несовместимым с своим достоинством отвечать на обвинения в общей прессе и дам объяснения по существу в специальном журнале, куда и отсылаю интересующихся этим делом, к сожалению, поднятым в общей печати».

Зато, если вы хотите что-нибудь дискредитировать в глазах не невежественной толпы, а средней, интеллигентной публики, — скажите только:

— Да ведь учёные так говорят!

Довольно.

— Учёные!

Раз учёные говорят, значит «ерунда», да ещё «на постном масле».

— Мало ли, батюшка, что ваши учёные говорят! Их только послушай! Вон для учёных и преступников нет, — их нужно, видите ли, лечить, они больные! Мало ли, что учёные толкуют! На то они и учёные.

«Учёный», это — синоним «наивного», очень часто приближающийся к «дураку».

Да и среди «учёных».

Аллопаты не считают даже за порядочных людей гомеопатов и отказываются принимать их членами даже в какой-то «велосипедный докторский кружок».

— На одном велосипеде с тобой ездить не хочу.

Чем это не индусский огнепоклонник, который выбрасывает пищу, если в котелок только взглянул человек другой касты?

Зато гомеопаты не иначе зовут в своих писаниях аллопатов, как:

— Отравителями. Обскурантами. Тупицами, не способными воспринять ни одной новой и здравой идеи.

Университетские выдумали себе даже значки, чтобы «в толпе» отличать друг друга, как индусы отличают людей своей касты по знакам на лице; у того круглое красное пятно на лбу, у того круглое белое пятно, у того белые полосы на челе, у того на щеках, у того на носу полосочка.

И даже не один выдумали значок, а два. Сначала жетон на цепочку. Но не у всякого университетского у нас впоследствии часы есть. Да и неудобно, встретив человека, броситься его расстёгивать и смотреть: есть у него на цепочке жетончик или нет. Ещё, пожалуй, разговоришься с человеком, заговоришь с ним не свысока, а он окажется не университетским!

Так выдумали значок явственный, на левой стороне груди. Сразу чтобы в глаза бросалось:

— Я университетский!

С этим значком упраздняется обычный вопрос, которым «университетский» человек в провинции обязательно встречал «новопредставленного»:

— Вы какого университета?

В сущности, ему всё равно, какого именно вы университета. Но ему нужно знать, университетский вы или нет, чтобы знать, как говорить: как с равным или свысока.

Ведь до чего доходит!

Один очень знаменитый художник с сожалением говорил о Л. Н. Толстом:

— Да, но всё-таки он не кончил университета. Жаль.

Зато нет ничего подозрительнее для публики, как «университетский»:

— Знаем мы этих дипломированных господчиков-то!

Человек без диплома меньше внушает недоверия. А «дипломированный», это — презрительная кличка.

— Чему они там в университетах учатся! Учатся! Дипломы только бы получить!

Так думают девяносто девять сотых всей России.

Интересно, как относятся друг к другу люди с высшим образованием.

«Университанты» презрительно относятся к «привилегированным высшим учебным заведениям», наполненным «барчуками», «господчиками» и «карьеристами».

— Училища, из которых выходят в генералы!

«Барчуки» и «господчики» смотрят на себя и на свои привилегированные учебные заведения, как на что-то недосягаемо высшее, чем университет и университанты.

Даже маленький конторский писец страшно обижается, если ему сказать:

— Ах, голубчик, вы относитесь к делу по-чиновничьи.

Он спешит отпарировать такое оскорбление:

— Какой же я чиновник? Я стараюсь, я думаю о том, что делаю!

«Чиновник». Среди бесчисленных обидных кличек нет на Руси презрительнее и обиднее.

Но и чиновники презирают всех и вся.

— Требования жизни… да, но есть ещё и государственные соображения! Голос печати… Мало ли что мелют в газетах! Представители местных нужд… Ах, они только и знают, что местные нужды. У нас есть общие высшие соображения!

«Что они понимают! Что они знают! Чего они суются!» — вот вечные презрительные пофыркивания чиновников, когда посторонние хотят залезть «в их сферу». А «их сферой» они считают всё. Не много и не мало.

Поэт считает своей обязанностью «презирать толпу».

И для «толпы» нет клички презрительнее «стихоплёта». Когда происходит громкое, шумное чествование поэта, писателя — две трети, три четверти, девять десятых России только диву даётся:

— Сколько шума! А ведь он только сочинитель!

— Ну, он поэт! — говорят, когда хотят сказать: «на него, мол, нечего, не стоит обращать внимания».

— Это всё сочинители выдумали! — стоит роковой надгробный крест над сотнями, над тысячами гуманных идей, планов, проектов.

— Подлаживается под вкусы публики… Угождает вкусам публики! — более страшного приговора нет для писателя, художника, артиста.

Он за это заслуживает презрения.

Как будто у «публики», по мнению литераторов, художников, артистов, — нет, не может быть ни вкуса, ни ума, ни верных взглядов, ни добрых чувств. Как будто «публика», это — идиот, кретин, больной moral insanity[5], что-то заслуживающее презрения.

Во дни своей юности, увлекаясь сценой, я обратился к покойному знаменитому артисту И. В. Самарину за советом.