Безутешная плоть - [84]

Ты идешь к двери. Ждешь, опустив голову. Потом возвращаешься в постель, решив не выходить.

– Юви! Юви! Он убивает меня, он убивает меня, – причитает мать. – О, мои дочери и внучки-ве. Кто спасет меня от этого человека?

Ты продолжаешь слушать, через некоторое время крики умолкают. Когда снова становится тихо, ты ложишься в кровать и поворачиваешься к стене, как будто спишь.

Глава 20

Рано утром ты достаешь из чемодана небольшой сверток и кладешь его на стол к продуктам. В нем блузка и юбка для матери и рубашка с короткими рукавами для отца. Их ты собиралась подарить родителям, чтобы, так сказать, «открыть им рот» перед разговором о проекте Деревня Эко-Транзит. Ведь ты воображала себе торжественную встречу. Ты оставляешь сверток в качестве посредника, своего рода страховки, чтобы рот у матери не закрылся. Ясно, что тебе пора уезжать на «Мазде» «Зеленой жакаранды», но ты планируешь вернуться и заключить сделку. Ты кладешь сверток так, чтобы его легко было найти, и идешь к входной двери.

– Ндиве, Мэгги? Это ты, Мэгги? – Консепт и Фридом поют, подметая центральный газон метлами из веток. – Вакатора мукунда. Кто забрал мою дочь?

Их счастливые голоса заливают двор музыкой.

Мать умывается. К стене веранды прикреплен эмалированный таз с теплой водой. Рядом лежит кусок зеленого мыла «Санлайт». Мать осторожно вытирает лицо затертым до дыр, сереющим полотенцем.

Ты вспоминаешь, что привезла еду, туалетные принадлежности, но не взяла душистое мыло, «Люкс», «Гейшу» или «Пальмолайв», чтобы омовения матери были немного ароматнее.

– Доброе утро, Тамбудзай. – Мать не смотрит на тебя. – Я подумала, лучше оставить его в покое, не мыться там, где он.

Ты стараешься держаться бесстрастно, спокойно.

– Доброе утро, Май, – отвечаешь ты. – Как спалось?

– Как видишь. И, может быть, слышала. А ты, как тебе спалось?

Ты заверяешь ее, что прекрасно отдохнула.

– Это хорошо.

Похлопывая полотенцем, она вытирает щеки, шею, осторожно повязывает платок на голову и несколько секунд пытается прикрыть передней частью отеки на лбу. Надвигает платок еще ниже, чтобы спрятать красную звездочку, сверкающую в белке глаза. Потом опять поднимает его, поскольку так ничего не видно.

– То, что дала та женщина, твоя начальница, мы в любом случае используем, – говорит мать. – Еще немножко поживем. Я вот о чем думаю: почему она хочет, чтобы мы выжили? Все время думала. Даже когда держала вот так руки, когда пиво уже испарилось и он стал целить точнее, даже тогда я думала, Стивенсон чего-то хочет, и, возможно, я могу это сделать. Поэтому я решила, будь что будет, я выслушаю тебя, выслушаю то, что ты приехала рассказать о своей работе с этой… этой…

– Трейси, – подсказываешь ты. – Трейси Стивенсон.

– Ах, Мэгги, учандиурайиса, Мэгги.

– Ах, ты погубишь меня, Мэгги, – поют племянницы.

– Да, – кивает Май. – Я готова выслушать то, с чем ты, по твоим словам, приехала.

Девочки чисто подмели двор и сгребают мусор на обломок алюминиевой кровли в конце двора. Их голоса становятся тише.

Май изо всех сил, что позволяют ей синяки и ушибы на лице, кричит, чтобы внучки отнесли таз с грязной водой. Зайдя в старый дом, она поднимает руку, приглашая тебя следовать за ней. Поставив два пыльных стула лицом к лицу среди продуктов, она опускается на один и жестом предлагает тебе другой. Она слушает план, лишь изредка прерывая, чтобы уточнить какую-нибудь деталь.

– Речь идет обо всей деревне? – осведомляется Май, когда ты заканчиваешь. – Не только о нас? Потому что только твое дело разозлит всю округу.

– Да! Для всех. Все будет как надо, – уверяешь ты ее. – Но строить будем здесь, – торопишься ты, когда на лице матери появляется сомнение.

– Так проще, – соглашается она. – Тогда мы сможем сказать нашей мамбо, что это наш проект. Если на всю деревню, тогда это проект мамбо, и это не очень хорошо. С другой стороны, – рассуждает она, задумавшись, – если только наш проект, то тоже нехорошо. Так мы не добьемся успеха. Нас убьют от зависти.

– Новая жизнь для всех, – объясняешь ты. – Вся деревня получит свою долю. Каждый что-то получит.

– Вся деревня? Каждый? – Лицо матери снова омрачается. – Я думала, ты сказала, что работать будут женщины. Они будут делать все, что нужно? Как мы справимся, если мужчины будут вмешиваться?

Ты уверяешь Май, что, поскольку проект твой, ты будешь тесно сотрудничать со всеми женщинами в деревне.

– И нам заплатят? Каждой за то, что мы будем делать? Всем, по-честному? – настороженно спрашивает мать. – Эти белые… они что-то говорят, потом делают, но делают так, что непонятно, что именно они говорили сначала.

– Поверь, Май, теперь я их знаю. – После такого напряжения ты не можешь удержаться от некоторого хвастовства. – Ты забыла, сколько лет я провела в женском колледже Святого Сердца? Я знаю наших белых людей. И я работаю с начальницей так долго, что могу сказать: теперь я ее лучше знаю и понимаю, что она имеет в виду.

– Ты меня должна знать лучше. – Выдвинув подбородок, мать пытается вскинуть голову, но тут же морщится. – Поскольку у меня семь классов, Женский клуб избрал меня казначеем нашего деревенского отделения. Да, я очень хорошо разбираюсь в цифрах, так что могу тебе помочь. Могу пойти в Женский клуб, и председательница передаст наши слова нашей мамбо. Теперь, я надеюсь, ты готова и закончишь то, что начала. Она захочет, чтобы мы чем-нибудь открыли ей рот. Но нехорошо открывать рот и забывать про сердце. Значит, нужно что-то другое.