Безутешная плоть - [38]

– Они… проделывают там отверстия, – грустно говорит Рудольф. – Этим… дымом. Так что ветер дует… прямо насквозь. Да, они этого и хотели. И все вываливается. – С удовлетворенным видом он проходит дальше.

Ты находишь свободное место напротив мистера и миссис Ван Билов. У нее розовый бант в волосах, на нем костюм и галстук. На самом деле у них разные имена, но они твердят всем, кто может их слышать, что женаты. Они держатся за руки и едят, прижимаясь друг к другу, пока практикантка не просит их соблюдать за столом приличия.

Ты садишься и видишь, как Рудольф опять застыл на полушаге. Ему требуется немало времени, чтобы опустить ногу.

Рядом с тобой, через угол стола, низко склоненная женская голова. Клоки мягких седых волос окружают голову соседки наподобие нимба. Когда ты садишься, она поднимает голову:

– Привет, дорогая.

Ее лицо сплошь прозрачная кожа, тонкая, как яичная скорлупа. Когда женщина улыбается, эта кожа сморщивается на хрупких скулах. Она так рада, что ты села рядом с ней, что губы ее натягиваются на десны.

Слабыми пальцами она поднимает ложку, которую уронила, когда здоровалась с тобой, и старательно ест суп, положив возле тарелки зубной протез.

– Может, мне опять его надеть, как вы думаете, дорогая? – спрашивает она, пытаясь разжевывать мягкие кусочки овощей. – Я правда не знаю, надеть – не надеть.

Она опять кладет ложку и смотрит на тебя, ожидая ответа.

– Трудно сказать, – бормочешь ты.

– Вот и я так думаю, – кивает она и, еще раз обнажив десны в улыбке, берет протез. – И понимаете, не знаю, что лучше: надеть или бог с ним.

Вздохнув, соседка вставляет протез, берет на пробу одну ложку и замирает, устанавливая его в нужное положение.

– А мне здесь нравится, – продолжает она. – Мне этот дом нравится больше, чем тот, другой. Здесь намного безопаснее и все такие милые. С тех пор, как я потеряла мужа, я ни разу не чувствовала себя в безопасности в том, другом, доме. Я вам говорила, что потеряла мужа, дорогая? Во время войны.

Ты запрещаешь себе вспоминать то, о чем не хочешь помнить. Усилие расстраивает аппетит. Ты сидишь и не хочешь вообще чувствовать вкуса, а потом вдруг жадно проглатываешь все до последнего кусочка.

Миска старухи почти пуста, и вы уже несколько минут ждете второго.

– Так вы кто, дорогая? – спрашивает она.

– Тамбудзай, – отвечаешь ты, неохотно выдавая информацию.

– А я Мейбл, – сообщает она и неуверенными движениями долго выскребает последнюю ложку. – Мой Фрэнк звал меня Мэбс, но я говорила вам, что потеряла его во время войны? Они пришли и забрали его. Ночью. Воткнули ему ружье в ребра, как будто в какой-то кусок мяса, и увели. У меня была хорошая женщина, она ухаживала за мной, но я не знаю, что случилось с моей собакой, Фидо. Вы видели моего Фидо? – осматриваясь, спрашивает она тонким голосом. – Как вы сказали ваше имя, дорогая? Вы, кажется, сказали Эди? – Ты молчишь. – Разве вы не так сказали? Именно так, я уверена. Да, Эди часто приходила и сидела со мной. Конечно, вы моя дочь Эди.

Узнавание неуклюже выбирается из багровой лужи, как древнее, неповоротливое животное.

– Борроудейл, – киваешь ты мамонту из своей памяти. – Я знаю ваш дом. Я видела вас, в Борроудейле.

– Я так и знала. – Соседка сияет, как слабая лампа накаливания; так светятся старики. – Что они сделали с Фидо, дорогая? Они пристрелили его, когда я уехала? Я так и знала, что вы моя дочь Эди.

Соседка ковыряется вилкой с края тарелки, которую перед ней поставили, и берет картошку.

Жестокая улыбка застывает на твоих губах при виде того, как вдова погружается в мир, делающий равными тебя, ее и всех остальных белых людей в заведении.

– Я не ваша дочь. Меня зовут Тамбудзай. – Ты медлишь. – Тамбудзай Сигауке.

– Вы уверены? – через пару секунд интересуется вдова. – Точно, дорогая? Вы не она? Знаете, очень странно. Вы точная копия моей дочери Эди.

Ты опять качаешь головой. Глубоко внутри распускается виноградная лоза. С листьев срывается презрительная усмешка.

– Ну что ж, если вы не она, очень мило, – продолжает вдова. – Очень любезно, что вы навестили меня.

Слезы не удерживаются в глазах, капли падают в подливу. У тебя нет воли остановить их.

– Я хочу кое-что вам подарить, дорогая, – опять начинает вдова. – Ужасно любезно, что вы проделали весь этот путь. Раньше мне было так страшно, я ни с кем не разговаривала.

Соседка откладывает нож и вилку и снимает широкое золотое кольцо с янтарем. Снимая его, она все повторяет, что ты точная копия ее дочери Эди.

* * *

– Я могу дать вам дозу побольше, – говорит практикантка, придя делать тебе укол. – Чтобы эффект был сильнее. И быстрее подействовало.

Глядя, как ты рыдаешь, а рыдаешь ты с самого обеда, она наклоняется ниже и продолжает:

– Я хотела бы задать вам несколько вопросов. Я нуждаюсь в вашей помощи. Я оканчиваю институт. Диплом. Мне нужна интересная тема. А вам полезно со мной побеседовать, понимаете? Мы же с вами одинаковые! Не как европейские врачи. Понимаете, вам ни о чем не нужно беспокоиться, сестра, Тамбу. Просто отвечайте на мои вопросы.

Тихим, вкрадчивым голосом она интересуется, удовлетворяет ли тебя твой партнер, как часто у вас секс и оказала ли, по-твоему, эта часть жизни какое-либо влияние на то, что с тобой произошло. Задавая вопросы, практикантка смотрит на тебя, как будто ты книга, в которой она отметила самую важную главу.