Безумные русские ученые. Беспощадная наука со смыслом - [27]

Лев Толстой в своей знаменитой статье «Как умирают русские солдаты», написанной по горячим следам обороны Севастополя, видя страдания простых людей, впервые почувствовал некое особенное отношение мужиков к своему последнему часу. У них было совершенно иное отношение к Смерти. Они ее просто не боялись, а «ничем не может владеть человек, пока он боится смерти». И граф Толстой, воевавший в это время на самом опасном бастионе, и хирург Пирогов совершили для себя самое настоящее нравственное открытие. Они, люди европейски образованные и, следовательно, панически боящиеся смерти (результат влияния философии Просвещения), вдруг столкнулись с каким-то почти средневековым фатальным и спокойным примирением.

Известно, что великий писатель был постоянно поглощен темой смерти и мифом о народе. Перед самой кончиной, на маленькой станции, он со стоном повторял: «А мужики? Как же мужики умирают?»

А мужики умирали спокойно. Они не оттягивали расчет, а отходили облегченно, будто «просто перебирались в другую избу». Мужики и солдаты Севастополя умирали, по мнению Ф. Арьесу, так, как умирал бы рыцарь Роланд, как умирал бы монах из Нарбона в далекую эпоху средневековья: эти люди знали некую тайну и не собирались ни с кем делиться своим сокровенным знанием. Это знание было вне границ научных представлений о жизненных функциях человеческого организма. Получалось так, что простой русский крестьянин, современник Пирогова, который безропотно отдавал ему свое тело под нож, чьи бесчисленные трупы он использовал ради своих научных изысканий, знал о Смерти гораздо больше, чем великий ученый, потому что совершенно не боялся ее, потому что инстинктивно понимал, что Смерть несет в себе нечто большее, чем простое уничтожение бренного тела по законам всесильной Природы. Здесь столкнулись два мифа: миф патриархальный, крестьянский, и миф научный, просветительский. Миф патриархальный давал успокоение и убежище в самой Смерти, миф же просветительский, научный, такого убежища не давал: страх перед небытием в Пирогове так и остался на всю жизнь, и даже перед самой кончиной великий хирург будет по-прежнему бояться могилы и гниения. Именно под влиянием этого панического страха, зная о своей скорой кончине, он спешно изобретет новый способ бальзамирования. Это будет последний и отчаянный выпад великого хирурга против всесильного Врага, с которым он боролся всю свою сознательную жизнь.

Даже в том, как Пирогов сортирует раненых, чувствуется, что Смерть занимает в этой системе главенствующее место. Первую группу составили безнадежные. Они поручались священнику и сестрам милосердия. Этим страдальцам женщины облегчали последние минуты жизни. Медсестры лишь утешали умирающих и, по мнению Пирогова, в это время это была помощь и помощь очень важная. Его скальпель, его умение доктора отступали. Во вторую категорию входили раненые, требовавшие безотлагательной помощи тут же на перевязочном пункте.

Третья категория включала всех, кто подлежал операции на следующий день или позднее, а пока могли быть отправлены в госпиталь.

Наконец, четвертая категория состояла из легкораненых, которых перевязывали и отправляли обратно в бой.

За оборону Севастополя Пирогов лично осуществил 5 000 ампутаций. А в его записках на тему войны появляются библейские интонации. Он пишет: «Над этим лагерем мучеников вдруг разразился ливень и промочил насквозь не только людей, но даже и все матрацы под ними. Несчастные так и валялись в грязных лужах. Можно себе представить, каково было с отрезанными ногами лежать на земле по три и по четыре вместе; матрацы почти плавали в грязи… По двадцати и более ампутированных умирало каждый день, а их было до 500. От 20 мертвых тел можно было находить меж ними каждый день…»

1 июня 1855 года больной, измученный физически и нравственно, Пирогов уезжает из Севастополя в Петербург и уходит из Медико-хирургической академии.

С этого момента он целиком посвящает себя проблемам воспитания. Великий хирург задумывается о смысле жизни под стать героям Л. Толстого. Войну, с которой он по-настоящему столкнулся лишь во время обороны Севастополя, он называет «травматической эпидемией». «Сама же причина войн – пишет хирург – по-видимому зависящая от воли и произвола правительств, кроется гораздо глубже. Разные миссии наций, стремление их на восток или на запад, переселения народов, соединенные с войнами, по временам появляющиеся завоеватели – что это все такое, как не нечто неправильное, глубоко затаенное в самой природе человеческих обществ! И войны, и каждая война имеют так же, как и эпидемии, свои фазы и свои периоды». Рассуждая о фазах и периодах войн, Пирогов славно предугадывает теорию этногенеза Л. Гумилева.

И в то же время, как близки мысли знаменитого хирурга о войне и великого русского писателя. Л. Толстой в «Севастопольских рассказах» пишет»: «Одно из двух: или война есть сумасшествие, или ежели люди делают это сумасшествие, то они совсем не разумные создания, как у нас почему-то принято думать».

По меткому выражению Стоютина, Пирогов стал после Крымской войны «общественным хирургом». В журнале «Морской сборник» он пишет свою знаменитую статью «Вопросы жизни», в которой говорит о необходимости нравственного воспитания, причем это воспитание хирург ставит выше любой профессиональной подготовки. Неожиданно сугубый профессионал-материалист начинает говорить о душе и о нравственных принципах.