Безумно горячий - [30]

Как прошлой ночью, когда Реган обнаружила ту запись в ежедневнике Уилсона.

Никки не волновалась. Уилсон бродит где-то. Он всегда так делал. Все летние месяцы напролет. И если он сбежал с какой-то женщиной по имени Бэтти, Никки на это могла сказать только одно: здурово.

Ее отношение к деду нельзя было назвать легкомысленным. Он старел. За ним нужно было иногда приглядывать, но он был далек от полной недееспособности. Он мог о себе позаботиться.

Позвонив, Реган сказала, что у них какие-то неприятности, и Никки в этом не сомневалась. Неприятности были повсюду, неожиданные или ожидаемые. Ее сестра всю жизнь провела за строительством стен вокруг себя, чтобы удержать неприятности на расстоянии.

Но каждая стена, которую когда-либо пыталась построить Никки, рушилась, оставляя ее голой и незащищенной. Давным-давно она научилась жить по-другому.

– Хотите чая со льдом? – спросила она, отходя внутрь, жестом приглашая его войти. Жара все не спадала, держась около сотни, и она знала, что он ощущает каждый градус. Они с Трэвисом плавились в мастерской.

– Да, мэм. С удовольствием.

– Мне нужно закончить кое-какую работу, пока не приехали Реган с капитаном Йонгером. В коттедже есть небольшая кухня, там много продуктов, если вы проголодались.

– Спасибо. Я торопился сюда из Сиско. Не было времени, чтобы остановиться… э-э-э… поужинать… – Он застыл в проходе, его глаза метались от одного конца гостиной к другому, рот открылся.

– Я зову ее «Нарцисс ночью».

Кид назвал бы ее невероятной, ошеломляющей и самой охренительно странной вещью, которую он когда-либо видел в гостиной. Кто-то растянул на стенах огромные холстяные полотна и рисовал на них. Кто-то, кто чертовски хорошо обращался с кистью и был зациклен на мужчинах – абсолютно порочных, голозадых, обнаженных мужиках. Они были повсюду, нарисованные частично кистью, частично – карандашом, сочившиеся силой и неземной сексуальностью – особенно Нарцисс, который поразительно походил на ангела на дверном звонке: от сломанного носа до шести кубиков мышц живота.

Иисус, Мария и Иосиф – у Кида была такое впечатление, что он только что вошел в бордель, бордель альфа-самцов. Нарцисс, вытянувшийся на боку, занимал целую стену, вдоль которой так же была изображена темная водяная линия с грозовыми облаками и вспышками молний вокруг. Он смотрел в воду точно так же, как и в истории миссис Вернон, рассказанной в десятом классе, только вот старушка Вернон ничего не говорила о руке парня, скользящей по бедру.

Не оставалось никаких сомнений, о чем думал этот Нарцисс и в каком направлении двигалась его конечность. Одного взгляда было достаточно, чтобы Кид начал адски нервничать, думая и готовясь к тому, что было изображено на картине – не к самому действию, но к его чувственности и желанию, стоявшему за ним. Художник полностью обнажил модель, распотрошил как рыбу. Распростертый на стене парень был не просто голым. Он был разгорячен самим собой, объят отчаянной жаждой – это выходило за грань того, что Кид хотел бы знать о проблемах парня и уж точно того, что миссис Вернон рассказывала ему.

Так кому в голову пришел такой мазохистский, гомоэротический поворот сюжета?

Ответ ворвался в мозг раньше, чем вопрос закончил формулироваться.

Она сделала это. Никки МакКинни.

«Я зову ее «Нарцисс ночью»», – сказала она. Это была ее работа.

Куин сказал, что она художница, но, Боже правый. Он скосил на нее глаза. Она не выглядела достаточно взрослой, чтобы знать хоть что-то о том, что он видел на стене.

Кем был этот парень?

Кид никому бы не позволил нарисовать себя с таким выражением лица. Проклятье, да он бы даже не смог сделать такое выражение, ни по команде, ни без какого-то серьезного стимула – например, без женщины его мечты, растянувшейся под ним; без их вдвоем, занимающихся лучшим сексом в его жизни.

Кто-то типа Никки МакКинни мог бы провернуть с ним такой фокус.

Картинка, мгновенно родившаяся в голове, приоткрыла завесу тайны. Ему нужно было лишь положить ее в воду, и внезапно все полотно приобретало смысл – только если этот парень, Нарцисс, не был геем.

Он мог лишь надеяться.

– Это потрясающе, – совершенно искренне сказал он. Если оставить главный предмет интереса в стороне, стены гостиной выглядели как музей.

– Спасибо.

– Так вы… знаете все этих ребят? – Он был обязан спросить.

– Не в библейском смысле, – ответила она, проходя мимо и бросая на него из-за плеча спокойный простодушный взгляд.

Он ухмыльнулся. Ничего не смог с собой поделать. Но потом, в следующее мгновение, его ухмылка бесследно исчезла.

Она шла вперед через гостиную, оставляя его позади себя следовать за черной лайкровой мини-юбкой, естественными движениями обнаженных ступней, обнаженных ног, медленным изящным покачиваний бедер, за самой идеальной задницей из всех, что он когда-либо видел – идеально округлой, идеально упругой. Он умирал, ужасно-прекрасное чувство, посетившее его на пороге, вернулось снова, накрывая мощной волной.

Чистое желание никогда не было так близко к тому, чтобы поставить его на колени. Никогда. Он мог справиться со страстью, значит, это было что-то другое, но, будь он проклят, он не собирался давать этому название. Не осмеливался. Что бы это ни было, оно не ослабло ни на пути через столовую, ни по дороге через кухню на заднее крыльцо, ни во дворе. Это было похоже на кулак, сжавший его сердце, холодный узел, завязавшийся в животе.