Безумно богатые русские. От олигархов к новой буржуазии - [93]

Как показывает мое исследование, когда богатые русские говорят о себе, они предпочитают делать акцент не на деньгах: в своих историях они уделяют гораздо больше внимания более высоким материям, таким как искусство, благотворительность, историческое наследие и размышления о духовном. В то же время это не значит, что они полностью забыли о выгоде: разумеется, во главе угла для них по-прежнему стоят собственные материальные интересы, и для многих олигархов по-прежнему жизненно важно приумножать богатство. Поэтому они стремятся всеми силами защитить свои российские активы и обеспечить их безопасность. Однако говорить об этом открыто не принято.

Переменам способствовал и тот факт, что крупные состояния уже были сколочены и вплоть до начала текущего кризиса казалось, что ничто не может поколебать их благополучие. Благодаря этому представителям денежного класса больше не требовалось конкурировать друг с другом так же жестко, как в 1990-х годах. Постепенно сформировались буржуазные нормы. Начался переход к менее показным и более утонченным способам демонстрации своего богатства; одновременно в среде богатых русских появились некие духовные потребности, они стали стремиться к высокому уровню культуры. Возник спрос на семейные истории, устанавливающие связи с прошлым. Те представители нового класса, кто изначально имел репутацию баронов-разбойников, впервые превратились в добропорядочных буржуа.

Превращение в буржуа

Мое исследование несет значительный отпечаток размышлений Пьера Бурдьё о буржуазии Франции 1970–1980-х годов. Ее комплексные механизмы социального воспроизводства во многих аспектах можно наблюдать и в новой российской буржуазии, которая в течение всего постсоветского периода приобретала похожие черты — в какой-то мере.

Многие мои респонденты придают огромное символическое значение своим социальным корням. Сегодня в российском высшем классе считается хорошим тоном знать свою семейную историю и иметь семейный архив. Если в первые постсоветские годы в моде был поиск аристократических корней, то сегодня более респектабельным выглядит происхождение из советской интеллигенции. Последнее гораздо ближе к правде. Историки и социологи утверждают, что подавляющее большинство представителей новой элиты, складывавшейся с начала 1990-х годов, родились в привилегированных или высокообразованных советских семьях, прежде всего советской интеллигенции. Именно к ней новоявленная российская буржуазия стала обращаться как к модели для подражания.

Таким образом, интеллигенция словно заменила отсутствовавший в прошлом класс капиталистов и предоставила новым богачам как модель для формирования собственной элитарной идентичности, так и фундаментальный набор ценностей и убеждений, которые сами они артикулировать не смогли бы. Благодаря тому что в этот процесс облагораживания включались и нематериальные элементы, богатство и культура слились между собой. Следовательно, современная российская буржуазия во всё большей степени переплетается с постсоветской интеллигенцией; в то же время благодаря экономическим ресурсам буржуазия подстраивает интеллигенцию под собственные запросы и вкусы.

Процесс становления настоящей буржуазии отнюдь не прямолинеен. Сегодня в богатых слоях параллельно сосуществует несколько социальных иерархий и феноменов. Почти все из 80 опрошенных мною респондентов родились в советское время. Многие из них достигли совершеннолетия в период, когда советская плановая экономика приближалась к своему краху. Некоторые из них разбогатели в бурные 1990-е, другие — в золотую эру нефтяного бума 2000-х. Их нарративы далеко не однородны. Мы также видим, что мои респонденты независимо друг от друга развили несколько разных, часто противоречащих друг другу идей относительно того, что значит быть богатым. Позиция, которую занимает каждый из них, во многом зависит от того, как они были социализированы, в каком слое советского общества; когда и как встали на путь обогащения; каким бизнесом занимаются; а также в какой мере сталкиваются с глобальным капитализмом или интегрированы в него.

Многие парвеню по-прежнему выражают себя через показное потребление и нарочитую демонстрацию богатства. Из-за своей заметности именно такие группы остаются в центре широкого общественного внимания, укрепляя популярные стереотипы об очень богатых русских. Однако как исследовательница, проведшая многие годы, изучая эту группу российского общества, я должна заметить, что для нас, социологов, специализирующихся на элитах, приверженцы показного потребления не представляют большого интереса. Напротив, мы наблюдаем за теми, кто определяет дух времени и стоит в авангарде социальных перемен.

Именно самые богатые, развив трезвое отношение к собственному богатству, активно внедряют продвинутые модели жизни и поведения в социуме. Новая «культурность» — явление, унаследованное из СССР и связанное со вкусами, привычками и поведением интеллигентного советского человека, — предписывает нынешней элите сдержанность и самоограничение. Такая динамика на самом деле не нова для России. Она хорошо описана в русской литературной классике, например у Толстого. Также не в новинку и отсутствие устоявшихся правил социального принятия, и озабоченность статусом. Оба феномена сильнее всего проявляются в периоды краха экономических, социальных и моральных устоев, когда прежние структуры контроля и сдерживания исчезают, а новые еще не до конца сформировались. Тот факт, что в нарративах многих моих респондентов явно присутствует повышенная озабоченность статусом, говорит, что буржуазность пока лишь вызревает. Это неудивительно, особенно если учесть, что кардинальные изменения в нравах и вкусах произошли в течение лишь одного поколения.