Безумная страсть - [34]

Она собрала в пляжную сумку всякие мелочи и легкой, танцующей походкой направилась к отелю. Какой-то коричневый голый карапуз бросил в нее огромный мяч, она, смеясь, увернулась, споткнулась об огромную ногу, полузарывшуюся в песок, и упала на колени флегматичного мускулистого громилы, сидящего в шезлонге. Вскочила и извинилась. Квадратный тип в необъятных шортах, пестрой рубахе и бейсболке снял наушники плейера, не вставая, поднял с песка ее пляжную сумку и подал ей, а потом добродушно похлопал Светлану по бедру.

Светлана поморщилась. Никуда от совков не денешься. Даже тут достали. Сейчас появится его толстая конопатая жена, обвешанная турецким золотом, и заорет на весь пляж: «Иван! У Пети понос! Та чем они нас тута травют?»

Светлана уже прошла весь пляж, дошла до отеля, взяла ключ у любезнейшего портье… Что-то ее беспокоило, какая-то несуразность… Уже в лифте она поняла причину своего раздражения. Из наушников, лежащих на коленях этого качка с бритым затылком и толстыми золотыми цепями на волосатой груди, неслась классическая музыка Чайковский. Шестая симфония.

«Фу, гадость какая! — вздрогнула Светлана. — Ладно бы Алена Апина, но Чайковский!»

Она вошла в номер, бросила сумку и отправилась в душ. И там, под горячими тугими струями, беспокойство не оставляло ее. Чем это пахнет? Не противно, но как-то тревожно… Она вышла, как сомнамбула, из ванной, даже не выключив душ, и пошла на запах, оставляя мокрые следы на коврах.

На столе в вазочке стола одна маленькая пармская фиалка. Одна-единственная, но запах наполнял весь номер — во всяком случае, так показалось Светлане. Она вспомнила… Не размышляя ни секунды, схватила вазочку и швырнула в окно. Запах исчез. Светлана успокоилась и стала обдумывать свой макияж и наряд.

Соня ела овсянку и читала письмо от бабушки, которая советовала ей поберечь себя после простуды, щадить горло, поменьше петь, высыпаться как следует, соблюдать режим… Соня отложила письмо и посмотрела на Егора, который провожал пристальным взглядом каждую ложку каши.

— Ну, поела, милая? — ласково спросил он, взял тарелку и понес на кухню.

Соня никак не могла понять, почему он так громко говорит. Она ведь прекрасно все слышит… Вечерело. Наступали сиреневые сумерки. Это был тот час, когда Соня начинала плакать. Ее охватывала мучительная жалость к себе. Ее голос, талант, погубленные мечты… Рыдания уже подступали, она комкала в руке кружевной платочек… Егор готовил на кухне успокаивающие капли.

Вдруг раздался звонок в дверь. Оба удивились. С тех пор как Соня вернулась из клиники, никто к ней не заходил и не звонил.

Егор, с кухонным полотенцем на плече, пошел открывать дверь.

Что-то огромное, пушистое, звенящее и душистое двинулось на него, смяло и отбросило к стене. Женщина-великан коротко буркнула:

— Марфуша, прими!

Изольда Павловна сбросила необъятное норковое манто, ловко подхваченное Марфушей, и пошла по коридору, звонко цокая каблуками, шурша шелками и вея ароматом французских духов.

За ней двинулась верная Марфуша, а следом семенил ошеломленный Егор.

Изольда Павловна решительно вошла в гостиную и включила свет. Испуганная Соня подскочила, уронила шаль, закрыв лицо руками. Изольда Павловна была великолепна в вечернем декольтированном платье, с высокой замысловатой прической, в кольцах и браслетах. Ее поросячьи глазки презрительно смерили Сонину жалкую фигурку. Божественная и неповторимая прошла через всю комнату и села к роялю. Со стуком подняла крышку, бросила на клавиши свои толстые сильные лапы с безупречным маникюром и бравурно сыграла вступление к хабанере.

Соня столбом стояла посреди гостиной и молчала.

Изольда Павловна оглянулась, засопела и начала играть сначала.

Егор, придя в неописуемый ужас от бестактности и прямой жестокости поведения Изольды Павловны, шагнул было к ней, но Марфуша, не глядя, ткнула его острым локтем в солнечное сплетение. Он согнулся пополам и перестал дышать.

Закончилось вступление. Соня молчала… Изольда повернула к ней бледное от ярости лицо и рявкнула во всю мощь своих необъятных легких:

— По-ой!!!

Дальше пошла такая чудовищная брань, что у Егора волосы встали дыбом.

Соня зарыдала в голос. И запела. Слезы ручьями текли по ее лицу, но она не мигая смотрела в страшные, налитые кровью кабаньи глазки Изольды и пела, не останавливаясь.

Было известно, что Изольда Павловна может и ударить. Великая певица бивала мужей и любовников, но это так — милые семейные пустяки. Она поднимала руку даже на дирижеров! При всех неоспоримых достоинствах Изольда Павловна имела один недостаток: примадонна считала, что она и Господь Бог разбираются в музыке. Больше никто.

Соня закончила петь и задохнулась. Егор стоял, разинув рот. Изольда Павловна хохотнула басом и бойко сыграла бессмертного «Чижика-пыжика». Соня сообразила, что это шутка, и петь не стала.

Марфуша, удобно расположившаяся в любимом Сонином кресле, разгладила Изольдину норковую шубу на коленях и пробормотала:

— Ну, спето… сойдет… интонирует, конечно, не Бог весть…

Изольда встала и, посмотрев на Соню, неожиданно ласковым голосом произнесла:

— Девочка моя! Плюнь ты на всё. У меня и похуже бывало. Я в пятьдесят шестом… — Марфуша предостерегающе кашлянула. Изольда Павловна оглянулась на нее и понимающе усмехнулась. — Ну, это детали… Я год не пела, когда потеряла ребенка… Запомни — все дерьмо! Кроме музыки. Ты должна петь и только петь. Больше ничего. И не верь никому. Не пей и не ешь из чужих рук. Вот заведи себе такую Марфушу — она махнула в сторону Егора, который только-только начал дышать после нокдауна, а говорить еще не мог, — и работай, пока жива. А жизнь у певиц очень короткая… — И пошла из комнаты.